— Все, что требуется для того, чтобы превратить дешевый свинец в золото, — шептал он, лаская ее грудь, — это философский камень.
— Что это за камень такой? Что-нибудь, что можно найти только в дальних странах? Да за цену дороже, чем все золото Рима?
Он усмехнулся.
— Да нет, ничего подобного. Заветная мечта алхимиков на деле вовсе не камень.
— Не камень? Но…
Он осторожно постучал пальцем ей по лбу.
— Философский камень — это твердое как скала знание самой философии. Чему учит человека философия? Смотреть на обычный мир глины, свинца и прочие заурядные глупости — и видеть в каждой заурядной и глупейшей вещи сияющие искры божественного, ожидающего, чтобы его высвободили. И как их высвободить? Единственно — увидев их, признать их существование с помощью философских навыков. Любой человек может превратить «свинец» в «золото» разума — стоит ему понять этот единственный, всемогущий секрет.
Это и был источник силы Эмриса Мёрддина, вдруг поняла Ковианна, — и знание это открывало перед ней такие сияющие перспективы, что она зажмурилась. Стоило ли удивляться тому, что Мёрддин почитался как пророк — даже ребенком, — если он смотрел на мир глазами философа, воспитанного лучшими умами Востока. В свое время он ясно увидел, куда заведут Фортигерна, а вместе с ним и весь народ бриттов, Фортигерновы слабость и алчность. Тогда он и огласил свое первое, ставшее знаменитым пророчество — иносказательно, но так, что понять их мог даже такой безмозглый болван, как Фортигерн. Красный дракон бриттов, мол, сразится с белым драконом саксов — и Фортигерн неминуемо окажется в проигрыше.
Результатом этого пророчества стало смещение Фортигерна; даже родные сыновья отреклись от него, а народ сплотился вокруг Амвросия Аврелиана и его лучшего друга, Утэра пен Драгона, Драконьего Избранника. Собственно, избрал его лично Эмрис Мёрддин, он же изобрел и дракона как символ британского народа. Все оказалось так просто, что Ковианна даже удивилась, как не понимала этого раньше. Впрочем, еще одной гранью Мёрддинова гения было то, что он ни с кем не делился источником своей силы — даже с Арториусом.
До этой минуты.
А теперь этот секрет принадлежал и ей.
Вот только вся Британия была слишком тесна для двух премудрых друидов, обладающих одним и тем же секретом. Она улыбнулась, шепча ему на ухо какую-то ерунду, поглаживая ему шею — и плела свою паутину, улыбаясь при этом ему в глаза. Когда стены крепости, а с ними и работа Мёрддина были практически завершены, Ковианна привела свои планы в действие.
— Мне пора в Глестеннинг-Тор, — сообщила она ему этой ночью. — Я и так задержалась в Кэр-Бадоникусе дольше, чем стоило бы. Я беспокоюсь за безопасность моих родных. Вот бы… — Она с безнадежным вздохом оборвала фразу.
— Чего тебе хотелось бы, сердце мое?
Она провела пальцами по его губам, на что тело его откликнулось возбужденной дрожью.
— Вот бы ты заехал в Тор — совсем ненадолго, хоть на день, — посмотреть на нашу оборону. Твой совет будет нам ценнее ценного, Мёрддин, ведь ты видишь то, чего другим не дано. Ты видишь сильные и слабые места в укреплениях так, как Арториус видит силу или слабость армии. И ты бы мог лично отобрать изготовленное нашими кузнецами оружие, что хранится в Торе, — сам бы и проследил за доставкой его в арсеналы Кэр-Бадоникуса.
— Ну, когда мы закончим с работами здесь… — начал было он.
— Но здесь не осталось больше ничего, требующего твоего надзора. Стены уже стоят, цистерны накрыты кровлей, ворота — настоящие и ложные — построены, а дома и загоны для скота достроят и без тебя. Я не вижу причин, почему ты не мог бы улизнуть на день или два помочь моему клану подготовить Тор к нападению.
— Нападению, которого может и не случиться…
Она нахмурилась, пряча раздражение под маской тревоги.
— Этого никогда не знаешь заранее, а я никогда не прощу себя, если не сделаю всего, что в моих силах, чтобы защитить свой клан. Ну пожалуйста, поехали.
И он, пожав плечами, согласился.
Они выехали на заре, попрощавшись и пожелав удачи королю Мелвасу и королю Кадориусу; дождь так и продолжал сыпать из свинцовых туч.
— Я вернусь через день, самое большее — через два, — заверил их Мёрддин. — Только проверю, насколько готовы к обороне аббатство Тора и тамошние жители. Гонцы, прибывающие из Кэр-Дарнака, заверяют, что саксы еще в неделе пути отсюда, — этого времени мне с лихвой хватит, чтобы посмотреть, как дела в Торе, и вернуться.
— Раз так, да пребудет с тобой Господь, — стиснул его руку Кадориус. — И да благословит он тебя за то, что ты сделал в Кэр-Бадоникусе. Без тебя, боюсь, мы бы пропали. Возвращайся только как сможешь скорее.
Несмотря на непрекращавшийся дождь и пронизывающий ветер, Ковианна наслаждалась поездкой домой более, чем любым другим из путешествий, что она помнила. От облизанной ветрами вершины Кэр-Бадоникуса до Глестеннинг-Тора было, должно быть, миль двадцать — а от Тора до морского побережья и того меньше. Каждый день с приливом река Брю лениво поднималась, заливая обширные соленые болота по берегам, а течение ее поворачивалось вспять.
Среди этих приливных болот лежала странная полоса земли, известная как Глестеннинг-Тор. Половину каждых суток она проводила как остров, совершенно отрезанный от остальной Британии, несмотря на полтора десятка миль, отделявших ее от моря. В отлив же болота снова мелели, так что на вторую половину дня Глестеннинг-Тор превращался в высокий, сухой холм, соединенный с сушей перешейком, но окруженный предательскими трясинами и озерцами соленой воды, в которые попадала с прибоем морская рыба — изрядно, правда, удивленная тому, что оказалась отрезанной от родной стихии и быстро становившаяся добычей тысяч болотных птиц и обитавших здесь хитрых лис.
И всякий раз, когда Ковианна возвращалась в Тор, по спине ее пробегал благоговейный холодок. Гора Тора была грудью Большой Матери — так гласили древние легенды, — из соска которой тек молочно-белый ручей, прозванный Меловым Колодцем. Весь Тор бурлил подземными водами. Целые спрятанные от глаза реки струились по подземным пещерам и вырывались в десятке-другом мест на поверхность, где молочно-белые, где кроваво-красные от примеси железа. На картах, которые Ковианне показывали в детстве, сокровенные очертания холма и подземелий представали во всей своей мистической красе. Тор и впрямь был Матерью. Левая грудь ее торчала вверх, ибо лежала она на боку; левая нога лежала на земле, чуть согнутая в колене.
Правую ногу Матерь подогнула под себя, словно собираясь рожать, раздвинув зев своей священной вульвы, а чуть ниже возвышался небольшой холмик — прорезавшаяся головка младенца. Невестин Курган, так называли эту голову, и сама Ковианна тоже родилась на этом самом месте. Тор был прекрасен и полон святости, полон тайн. Здесь матери и бабушки Ковианны и ее рода хранили свои сокровища, и здесь же находились их тайные кузни — в потаенных пещерах, глубоко в теле Матери Бригитты, вечно рожающей Невесту-Девственницу. Именно на Невестином Кургане строились прославленные кузницы и стеклодувные мастерские, дабы не осквернять своими наковальнями, молотами, горнами и тиглями Материнского тела. Выходило, это песчаные руки Невесты дарили жизнь знаменитому стеклу, в честь которого и получил название весь замысловатый комплекс холмов и пещер.
