Елена Валентиновна поверила сразу – слишком безразлично говорил этот чекист, если бы он знал все, нажал бы на эту записку и ее достоверность как следует. Она поверила – и уже невнимательно, совсем невнимательно слушала дальше: «…в результате Гачечиладзе попал под электричку на станции Мамонтовка, его столкнула толпа…» «Не могли допустить, чтобы люди с нечистыми руками?..» – все-таки нашла в себе силы сказать Елена Валентиновна. Анатолий Иванович не ответил, только в глаза ей глянул прямо – она осеклась. «…Гулиа, как вам уже известно, погиб в автокатастрофе пьяным…» Ее все же подмывало – она, на секунду испугавшись до дрожи, уже совсем не боялась этого щенка – слишком он хвастался убийствами. «А это не вы, случайно, тогда вызвали Георгия из-за стола? Вроде бы похожи… Впрочем, что же, у вас в организации больше и людей нету – все вы да вы, во всех лицах…» Теперь он не стал смотреть на нее со значением, он просто продолжал – как бы признав ее равной, как бы выкладывая все козыри в открытую: «Нодиашвили, как нам стало недавно известно, скончался в вашей квартире от удара ножом. В убийстве сознался подручный Зальцмана Тышевич, выродок, рецидивист, – он задержан и находится сейчас вместе с Зальцманом в следственном изоляторе нашего московского управления. Вы должны отвечать перед судом за сокрытие обстоятельств убийства, Елена Валентиновна. Но у нас есть к вам серьезное предложение…»
В прихожей хлопнула дверь – Ольга, сидевшая все это время на кухне, откуда доносилась какая-то диковатая музыка, ушла разносить почту. «Ваша дочь пошла на вечернюю доставку, – сказал Анатолий Иванович. – В вашем квартале очень темные подъезды и полно молодого хулиганья, но вы не волнуйтесь: пока мы о вас заботимся, с нею ничего не случится…»
«Я покончу с собой», – неожиданно для себя громко сказала Елена Валентиновна. «И очень глупо поступите, – ответил спокойно Анатолий Иванович. – Мы вам предлагаем чрезвычайно выгодные для всех заинтересованных сторон условия. В течение месяца-полутора вы вместе с дочерью получите все необходимые для выезда из страны документы и, через Инюрколлегию, официально вступите в права наследования. Уже в октябре вы будете в Милане и воссоединитесь наконец с родственниками, для чего вам будет дана выездная виза…» «Какими еще родственниками? – безразлично поинтересовалась Елена Валентиновна. – Там же все умерли…» «Ничего подобного, – возразил Анатолий Иванович. – У вас есть племянник, Карло Тевекелян, тридцать четыре года, холост, учитель средней школы. Он делит с вами, кстати, все наследуемое в пропорции один к трем. Хороший парень, очень любит с ветерком проехаться на своем маленьком “порше” – между прочим, вы его наследница, в случае чего. Словом, руководствуясь гуманными побуждениями, наши органы могут разрешить вам выезд для воссоединения семьи, если…»
«Ну, что же “если”?» – спросила Елена Валентиновна. Все, что происходило с нею за последние месяцы, направило ее сообразительность в определенную сторону, и теперь она уже догадывалась о предложении, которое должен был сделать гэбэшник, но все-таки не могла поверить, что это происходит так просто. Сомс вдруг спрыгнул с ее колен, потопал на кухню – к своей пустой миске. Она пошла следом – варить ему геркулес. Анатолий Иванович ответил из комнаты – весело, громко: «Ничего особенного. Просто до отъезда вам надо будет оформить брак с хорошим, честным человеком, настоящим патриотом своей родины, а через полгода после приезда туда вы передадите ему все права на ту часть вашего наследства, которая касается важного для стратегических интересов нашей страны производства…» «Аэронавигационные приборы?» – спросила Елена Валентиновна из кухни. «Ну, вы все понимаете, – обрадовался Анатолий Иванович. – Впрочем, было же письмо… А все остальное будет в полном вашем распоряжении – дом, машины, средства для жизни и прекрасного отдыха, для учебы дочери, для обеспечения ее будущего в том мире, где человек без денег – ничто…» «А кто мне гарантирует, что я не последую за… всеми… всеми, кого вы уже?.. Кто гарантирует, что через год в Милане нас с Олей не убьют какие-нибудь ваши красные бригады?» Елена Валентиновна изумлялась, как глубоко она вошла в это безумие, прежде она бы и представить всей этой пошлой бредятины не могла, теперь же это казалось ей обычной реальностью. «А кто гарантирует, что вы по приезде туда не обратитесь в полицию и против честного человека, скромного московского инженера, не имеющего ясных политических убеждений и последовавшего за вами только по большой любви к вам, да и отчасти поддавшись несколько критическим настроениям по отношению к советскому строю, – кто гарантирует, что против этого слабого, но ни в чем не повинного человека не будет сфабриковано обвинение в шпионаже, с громкими стандартными воплями газет о “руке Кремля”, “проникновении чекистов” и так далее? Кто нам гарантирует? Кто мне гарантирует, что спецслужбы не займутся мною, едва я там появлюсь?»
Елена Валентиновна слушала все это из кухни – кормила Сомса, как обычно, смотрела, как он придерживает своими кривыми руками-ногами ездящую по полу миску… Услышав последние слова, она вернулась в комнату: «Вы?!» «А что, очень не нравлюсь?» Он откинулся в кресле: впервые за вечер достал сигареты, жестом спросил разрешения курить, она автоматически подала пепельницу… «А где сейчас Массимо?» – спросила она. «Вы очень преданный человек, – серьезно сказал Анатолий Иванович. – Господин Кастальди, я думаю, получил в своем ведомстве отпуск после тяжелой службы в России и отдыхает где-нибудь в Альпах… А вам я советую дочитать эти документы. Там есть много любопытного о его чувствах к вам…»
Елена Валентиновна взяла последний лист фотокопии. Это был текст какой-то справки, в правом верхнем углу имелся, как положено, гриф. «Кастальди Массимо Винченце Паоло… тысяча девятьсот тридцатый… отец – Кастальди Франческо, архитектор, при Муссолини – активный член фашистской партии, участник похода на Рим… связь с русской эмиграцией через друга отца, архитектора Джованни (Ивана Алексеевича) Михайлова, компаньона и друга семьи финансистов русско-армянского происхождения Тевекелянов. Массимо Кастальди, третий секретарь посольства Итальянской Республики в Москве, имеет поручение определенных финансовых кругов (и, возможно, контрразведки итальянской армии) вывезти из СССР, подстраховывая обычные каналы эмиграции (в данном случае, по соображениям гос. безопасности СССР, закрытые), гражданку Спасскую Е.В., наследницу Тевекелян З.А…»
«Это не имеет значения, даже если правда, – сказала Елена Валентиновна. – Да он кое-что и сам рассказывал, а ваше толкование меня не интересует… Ваша организация не слишком разбирается в обстоятельствах возникновения человеческих чувств…» «В общем, подумайте над тем, что я предложил, – сказал Анатолий Иванович. Он снова прикурил, и в огоньке зажигалки, в сизоватом этом свете, резко вспыхнувшем в густых сумерках, наполнивших комнату, – она забыла зажечь свет – Елена Валентиновна увидела светло-серые глаза, серьезные и грустные. Анатолий Иванович сидел в кресле, далеко вытянув вперед скрещенные ноги, и вдруг ей показалось, что она видит веселые разноцветные колечки, пластмассовую рукоятку чуть выше пояса, кровь… – Трех дней вам будет достаточно, чтобы подумать?» «Подумайте и вы о своей страстной любви к сорокалетней сумасшедшей бабе, – сказала Елена Валентиновна, они уже стояли в прихожей, Анатолий Иванович надевал плащ. – У вас ведь, наверное, и семья есть?» «А вот это уж вас не касается», – ответил Анатолий Иванович. Замок щелкнул, дверь открылась, вошла вымотанная разноской Ольга. Гэбист проскользнул мимо нее, вежливо попрощался, прикрыл за собой дверь без стука, и Елена Валентиновна услышала, как он сказал верзиле, подпиравшему стенку на лестничной площадке: «Не спи, Хромченко, не спи, звездочку проспишь!» Взвыл лифт, и в ту же минуту из кухни, где Оля разогревала ужин, донесся ее тихий, будто задавленный, вскрик и отчаянное, со взвизгиваньем, рычание Сомса…
