Он протестующе замотал головой.
– Да не перебивайте же меня! – остановил его хозяин. – В конце концов, я старше… Значит, деньги вашему Антонио – за билет до Барселоны и прочие мелочи – я послал. С Яном сложнее… Так получилось, что мне неизвестна его фамилия, это со мною в последнее время бывает, возраст… Но еще хуже, что неизвестен и его адрес… Паспорт вы посеяли. Что будем делать?
– Я могу сказать, в каком баре он сидит по вечерам чаще всего, там встречается вся их элита… – начал он, хозяин перебил:
– А, знаю, знаю. Ну и чудесно. Мы давно собирались в этот сумрачный город, походить по Христиании, повидать осевших там друзей… Я сам верну ему ваш долг.
– Но… – снова начал он, однако хозяин опять не дал ему продолжать:
– Вы все еще ничего не поняли? Меня считаете Князем тьмы, романным героем, а даму небось воображаете передвигающейся на метле? Ох, начитались вы все известных книг… Ну хорошо, допустим – я оттуда. И что? Вы удовлетворяетесь таким объяснением?.. А на самом деле суть вот в чем: время – оно, должен вам сообщить, весьма и весьма запутанная вещь. И уж если мы, бедолаги и мученики, в него попали, то не след рассчитывать на плавное скольжение, время – это вам, голубчик мой, не уан вэй роад, как на нынешнем англизированном волапюке выражаются. Вполне оно может закрутить, и двинетесь вы по собственному следу… Впрочем… Ладно… У вас ее фотография есть?
– Конечно. – Он достал бумажник, вытащил уже немного помятую цветную фотографию. – Вот…
На фотографии она смеялась.
– Теперь посмотрите на эту красавицу, – сказал хозяин и тяжело положил руку на загорелое плечо своей дамы. Дама была сегодня в очень открытой блузке, и оказалось, что еще вполне могла себе это позволить. Выглядела тем не менее грустной…
– Посмотрите внимательней, – настаивал хозяин. – Ну, все поняли? Нет? Тогда идемте со мной.
Они встали с высоких табуреток, хозяин потащил его за собой. Зеркало во всю стену над умывальниками отразило двоих мужчин.
– Ну, – сказал хозяин, – наконец сообразили? Так что эти деньги – не подарок, скорее наследство… И даже не совсем понятно, чье и кому…
Два лица, будто негатив и позитив одного снимка, положенные рядом, смотрели из зеркала…
Когда самолет, круто задирая нос, пошел вверх, он прижался к иллюминатору, и ему показалось, что он видит пару в белом. Они шли, две сплющенные фигурки, а земля, по которой они ступали, отсюда, освещенная ярким солнцем, казалась красной.
Он развернул газету, International Herald. На первой полосе было сообщение из Москвы. Не сразу поняв заголовок, он перечитал, перечитал еще раз, начал разбирать текст…
«В России не было власти почти год, теперь она будет, сказал новый премьер, вчера приступивший к обязанностям…»
Он глянул на дату номера – 13 июля.
«…основания для того, чтобы с уверенностью смотреть в будущее, заявил новый премьер-министр, пришедший в политику из научных кругов, у нас есть. Достаточно сказать, что нам удалось вернуть в страну миллиарды, спрятанные партийной номенклатурой в зарубежных банках. Одно это позволит в ближайшее время снизить цены на основные продукты питания в среднем на тридцать процентов… По оценкам западных специалистов…»
Он снова посмотрел в иллюминатор. Летели уже совсем высоко, но он почти разглядел плоскую синюю машину, плывущую по пустынной дороге.
Газета упала на пол, смялась, крупные строчки заголовка скрылись, и уже не понять было, о чем там речь и есть ли там слово Russia.
* * *
Дождь лупил, как в Москве. Она порадовалась, что перед отъездом не было ни времени, ни настроения тщательно собираться, поехала, в чем ходила последнее время – в джинсах, в куртке, только юбку захватила для выступления да платье для коктейля, которое не понадобилось, маленький прием начался прямо в зале, после заседания никто не переодевался. Народ не столько пил и ел, сколько обсуждал последние события в России. Неожиданно центром внимания оказался Сашка Кравцов, на многих, надо отдать ему должное, языках объяснявший, что в Кремле наконец обосновались серьезные люди, с позитивной программой, не авантюристы, декларировавшие благие намерения и выпрашивавшие под эти декларации да свои сомнительные научные степени помощь от всего мира, а настоящие лидеры, возможно, кому-то они покажутся жестковатыми, но следует вспомнить, какими жесткими были руководители, начинавшие модернизацию в Южной Корее или на Тайване… Слушали с интересом, но смотрели с ужасом, особенно при упоминании о жесткости новых людей в Кремле.
Подошел изрядно поддавший Сережа Гречихин, симпатичный малый, попавший сюда явно по недоразумению и симпатии Федора Степаныча, делать ему было нечего, большую часть выступлений он не понимал с синхронным переводом так же, как и без, и откровенно снимал наушники: к статистике темы не имели отношения.
– Ну что, – сумрачно сказал он, – что, красавица? Говорила ты здорово… Только какой теперь во всем этом смысл? Хоть не возвращайся… Трогать-то сразу они не будут, но вспомнить – потом вспомнят, каждое такое слово зачтут. Да и мне мои справки и опросы отольются… Эх, японский бог! Насочинял все это один, извини, мудило пять лет назад, с тех пор и пошло – что ни год, то переворот. Как в Венесуэле какой-нибудь… Только хуже.
– Не расстраивайся, Сережа. – Она положила руку бедняге на плечо, но Гречихин взглянул на нее с трезвым интересом, и она руку тут же сняла. – Не расстраивайся, чепуха все эти перевороты, обойдется…
Говорила не задумываясь и вдруг сама вспомнила Москву накануне отлета, лозунги и призывы, вспомнила рабочих, сдиравших вывеску Института, рядом стояло уже приготовленное солидное черное с золотом стекло: «Российская Академия Структурных Проблем». Вспомнила тихое бешенство мужа: «Не успели… не успели… накрылся Мадрид наверняка…»
– Извини, Сережа, – сказала она, – я, по-моему, перебрала. Вон что-то говорят насчет первого автобуса, который пойдет в гостиницу сейчас, ты не провожай, это ж не пешком, останься, тут все еще в разгаре…
И вышла под дождь. Блестел асфальт, лучились и отражались в лужах огни проносящихся, огибающих площадь машин, в темноте вырисовывался Дворец, парный тому, в котором они заседали. Два этих куба, словно отражаясь друг в друге, словно часовые у официального входа, стояли по обе стороны верхней площадки огромной лестницы, спускавшейся к реке. Днем она видела, как по этой площадке носились парни на роликовых досках, это был настоящий цирк – доски переворачивались в воздухе, и парни снова вставали на них, и летели дальше, и прыгали со ступеньки на ступеньку, почти до самой реки, за которой сейчас плыла, взлетала в небо на клубящемся прожекторном свете, отталкиваясь всеми четырьмя расставленными лапами, башня.
Как он найдет, думала она, несясь в темном автобусе по мигающим сквозь дождь цветными огнями улицам, принимая в номере очень горячий душ, устраиваясь в широченной постели, как он найдет, не зная ни отеля, ни Дворца, как он доберется в Париж? Откуда у него здесь деньги, визы?.. Внезапно впервые задумалась: а что он вообще делает без нее? Про себя употребила самое простое и грубое: как обходится? Она знала свои муки и примерно могла себе представить его, они всегда совпадали, хотели одинаково… Какая-нибудь датчанка или немка – с его страстью к северному типу – уже наверняка нашлась.
