Когда секс становится в городе темой для разговоров, когда сексуальные волны переполняют мрак, я всегда стою у входа в Зимний Музей. Вешаю пальто на крючок, кладу шапку на полку, складываю перчатки на край стола, затем вспоминаю о шарфе, обмотанном вокруг шеи, снимаю его и вешаю поверх пальто.
Зимний Музей совсем небольшой. Всё – экспонаты, их жанры, стратегия управления, всё от начала и до конца – частный музей. Как минимум здесь отсутствует общая концепция. Есть скульптура египетского собачьего бога, секстант Наполеона III, старинный колокол, найденный в пещере Мертвого моря, но и только. Сами экспонаты никак между собой не связаны. Словно измученные холодом и голодом сироты ютятся они на корточках с закрытыми глазами в своих футлярах.
Внутри музея очень тихо. До открытия еще есть некоторое время. Я достаю из выдвижного ящика стола слесарный инструмент, похожий на бабочку, завожу пружину напольных часов и выставляю точное время. Я – если только не ошибаюсь – работаю в этом музее.
В самой атмосфере музея господствуют, подобно тому, как обычно распускается миндаль», тихие утренние лучи и слабое предчувствие полового акта.
Я обхожу музей, распахиваю шторы, запускаю на полную мощность паровое отопление. Затем отбираю и складываю стопками на столе возле входа платные буклеты. Включаю нужное освещение. В смысле – как в Версале: нажимаешь на схеме музея кнопку А-6, и загорается свет в покоях короля. Также я проверяю состояние водяного кондиционера. Чучело европейского волка задвигаю чуть глубже, чтобы дети не достали руками. Добавляю жидкое мыло в туалете. О порядке этих действий можно не задумываться – тело сделает все само. Я, что ни говори, хотя толком выразить и не смогу, – это я сам.
Потом я иду на маленькую кухню, чищу там зубы, достаю из холодильника молоко, наливаю его в кастрюльку и разогреваю на электроплите. Электроплитка, холодильник, зубная щетка – вещи незнатные, приобретены в окрестных магазинах. Но в стенах этого здания даже они выглядят музейно. Молоко – и то кажется древним молоком, выдоенным из доисторической коровы. Иногда я сам перестаю понимать – это музей подтачивает действительность или действительность поглощает музей.
Молоко разогрелось, я сажусь за стол, пью его и разбираю накопившуюся корреспонденцию, которую можно разделить на три категории. Первая – счет за водопровод, вестник археологического кружка, извещение об изменении телефонного номера греческого консульства и прочие канцелярские документы. Вторая – всевозможные впечатления, жалобы, похвалы и предложения посетителей музея. Чего только не приходит людям в голову! Причем – не обязательно на исторические темы. Например: «Рядом с гробницей в Месопотамии нашли винную бутылку периода позднего Хань
[10]
. Какие неприятности она могла им принести?» Перестанет музей заниматься такими проблемами – куда же тогда обращаться людям?
Я хладнокровно отправляю корреспонденцию первых двух категорий по местам, достаю из выдвижного ящика жестяную банку с печеньем, съедаю три, запивая остатками молока. И в заключение вскрываю последнее письмо – от хозяина музея. В нем все просто: на дизайнерском листе бумаги яичного цвета черными чернилами выведены указания.
1 Кувшин № 36 упаковать и отнести в хранилище.
2 Вместо него на место Q21 выставить пьедестал А/52 (без скульптуры).
3 Над местом 76 заменить лампочку на новую.
4 Вывесить на входе объявление о выходных днях на следующий месяц.
Я, разумеется, следую этим указаниям. Оборачиваю в холст и убираю кувшин № 36, вместо него исступленно выволакиваю тяжеленный пьедестал А/52. Встаю на стул и заменяю над местом 76 лампочку. Пьедестал тяжелый и неброский, кувшин № 36 у посетителей был популярен, лампочка почти новая, но кого интересует мое мнение. Я делаю как велено, затем убираю молочную кружку и печенье. Приближается время открытия музея.
Я причесываюсь перед зеркалом в туалете, поправляю узел галстука, проверяю, стоит ли пенис. Все в порядке.
* кувшин № 36
* пьедестал А/52
* лампочка
* эрекция
Секс, будто морское течение, рвется в двери музея. Стрелки напольных часов отмеряют острый угол одиннадцати. Зимний свет из окна стелется по полу, словно лижет его, прямо до середины зала. Я неспешно пересекаю помещение, отодвигаю засовы, распахиваю двери. В тот миг, когда двери открываются, все изменяется. Загорается свет в покоях Людовика XIV, молочная кастрюлька перестает терять свое тепло, кувшин № 36 незаметно погружается в желеобразный сон. Над моей головой слышится топот нескольких суетливых мужчин.
Я перестаю кого-либо понимать.
Видно, что у входа кто-то стоит, но мне все равно. Какое мне дело до входа. Почему? Думая о сексе, я всегда оказываюсь в Зимнем Музее. И мы все там, скрючившись как сироты, ищем тепла. Кастрюля находится на кухне, коробка с печеньем – в выдвижном ящике, а я – в Зимнем Музее.
Крепость Германа Геринга в 1983 году
О чем думал Герман Геринг, возводя внутри одного из холмов Берлина гигантскую крепость? Он в буквальном смысле слова выпотрошил холм и залил его бетоном. Сие строение отчетливо вырисовывается в бледных вечерних сумерках, подобно несчастной башне белых муравьев. Взобравшись по отвесному склону и оказавшись на его вершине, мы смогли увидеть панораму первых огней Восточного Берлина. Направленная на все стороны света артиллерийская батарея должна была заметить приближавшуюся к столице армию врага и атаковать ее. Никакие бомбардировщики не могли пробить толстую броню, никакие танки не могли взобраться наверх этой крепости.
Постоянно имелся запас провизии, воды и боеприпасов, которого двух тысячам войск СС хватило бы на многомесячную осаду. Секретный подземный ход выстроили как лабиринт, огромные кондиционеры накачивали внутрь крепости свежий воздух. Герман Геринг бахвалился:
– Даже если английские и русские войска окружат столицу, мы не проиграем. Мы будем жить в неприступной крепости.
Однако когда весной 1945 года русские, словно последняя буря сезона, ворвались в Берлин, крепость Германа Геринга хранила молчание. Русские войска выжгли напалмом подземный ход и мощной взрывчаткой пытались стереть с лица земли саму крепость, но та не стерлась. Лишь бетонные стены пошли трещинами.
– Видите, русские не смогли разрушить своими бомбами крепость Геринга, – смеясь, сказал мне юноша из Восточной Германии. – Они могут разрушать только памятники Сталину.
За несколько часов прогулки по Восточному Сектору города он показал мне один за другим многочисленные следы «битвы за Берлин» 1945 года. Не знаю, как догадался, что меня интересуют исторические места сражений, но делал это он на удивление увлеченно. К тому же ситуация была не та, чтобы высказывать пожелания, поэтому я бродил по городу всю вторую половину дня в его сопровождении. Мы случайно познакомились с ним во время обеда в кафе недалеко от телевизионной башни.
