– А как это – когда перестаешь слышать? – поинтересовался я.
– Например, когда сбивается настройка радиостанции. Волны то вверх, то вниз. Звук слабеет, а затем пропадает вовсе. Спустя время волна возвращается и становится слышно, но все-таки не так, как у людей здоровых.
– Да, нелегко тебе.
– В смысле, что ухо перестает слышать?
– И это, и другое…
– Правда, я сам это не ощущаю. Нелегко там, или как. Куда больше хлопот от всяких неожиданностей, которые напрямую с глухотой не связаны. Поразительные вещи бывают.
– А-а.
– С такими ушами, как у меня, так или иначе начнешь всему удивляться.
– Ну.
– Не кажется тебе, что это уже смахивает на хвастовство? – спросил брат.
– С чего бы?
Брат опять задумался и потрепал бумажный пакет. Я вылил остаток пива в канаву.
– Ты видел фильм Джона Форда «Форт Апач»? – неожиданно спросил он.
– Нет, – ответил я.
– А я смотрел недавно по телевизору. Классный фильм!
– А-а.
Мы видели, как из ворот больницы выехала зеленая спортивная иномарка, повернула направо и покатила вниз по склону. Внутри сидел мужчина средних лет. Машина сияла под лучами солнца и походила на гигантское насекомое. Я курил, размышляя о раке. Затем – о сконцентрированной цели жизни.
– Кстати, о фильме… – начал брат.
– Ну?
– Там в начале фильма в форт на Диком Западе приезжает известный генерал. С инспекцией или чем-то еще. Его встречает бывалый штабс-капитан, которого играет Джон Уэйн. Генерал приехал с Востока и обстановку на Западе толком не знает. В смысле, про индейцев, что они подняли вокруг форта восстание.
– И что?
– Так вот, приезжает этот генерал. Джон Уэйн его встречает и говорит: «Добро пожаловать в Рио-Гранде».
А генерал ему: «По пути сюда я видел нескольких индейцев. Нужно быть внимательней». На что Джон Уэйн отвечает: «Все в порядке, сэр. Вы заметили индейцев? Считайте, что их там нет!» Я точно не помню его слов, но примерно так. Ты не знаешь, что это значит? Я поперхнулся дымом и закашлялся.
– Наверное, то, что видно обычным глазом, не столь важно…
– Думаешь? – переспросил брат. – Я толком не понимаю смысла этой фразы, но каждый раз, когда мне сочувствуют из-за уха, почему-то вспоминается этот кадр: «Заметили индейцев? Считайте, что их там нет».
Я засмеялся.
– Что, странно?
– Ага, – ответил я. Брат тоже засмеялся.
– Любишь кино?
– Люблю. Но когда ухо не слышит, почти не смотрю. Так что посмотреть удается немногое.
– Когда в следующий раз слух вернется, пошли в кино? – предложил я.
– Точно, – согласился брат, похоже – с облегчением.
Я посмотрел на часы. Семнадцать минут второго. Автобус придет через четыре. Задрав голову, я рассеянно смотрел на небо. Брат поднял мою руку и уточнил время. Когда, как мне показалось, четыре минуты истекли, я взглянул на часы, однако на самом деле прошло всего две.
– Ты не мог бы посмотреть мне ухо?
– Зачем?
– Ну просто так?
– Хорошо, давай.
Он уселся спиной и повернул ко мне правое ухо. Из-за короткой стрижки ухо было видно отчетливо. Вполне симпатичное. Правда, маленькое, но мочка выглядела пухлой, как свежее печенье. Я впервые так пристально изучал чье-либо ухо. Если присмотреться, в его форме, по сравнению с другими органами тела, есть что-то загадочное: оно нерезонно извивается, выгибается, выступает. Я понятия не имел, почему ухо такое. Видимо, по мере необходимости восприятия звуков и защиты самого уха в процессе эволюции естественным образом сложилась эта удивительная форма.
В окружении кривой стенки ушное отверстие выглядело черной дырой, похожей на вход в потайную пещеру. Хотя само отверстие ничего существенного собой не представляет.
– Ладно, хорош, – сказал я.
Брат развернулся и сел ко мне лицом:
– Ну как, что-нибудь изменилось?
– Нет, с виду все по-прежнему.
– Ну, там, может, тебе что показалось?
– Да нет, обычное ухо. Как у всех.
От такого постного ответа он, казалось, расстроился. Может, я что-то не так сказал?
– Как процедура, было больно?
– Не так чтобы очень. Как и прежде. Для проверки слуха использовали новый аппарат. А в остальном делали все то же самое. Лоры – они все как на одно лицо. И спрашивают об одном и том же.
– Вот как.
– Также ковыряли в том же месте. Но мне кажется, на этот раз там что-то перетерлось. Собственное ухо своим не ощущается.
* * *
Я посмотрел на часы. Вот-вот подойдет автобус. Тогда я вынул из кармана брюк горсть мелочи, отсчитал двести восемьдесят иен и передал брату. Тот еще раз пересчитал деньги и бережно сжал их в кулаке.
Не говоря больше ни слова, мы смотрели со скамейки на искрящееся вдалеке море и ждали автобус.
В тишине я задумался о гнездившихся в ухе брата бесчисленных мушках. Схватив своими шестью лапками сладкую пыльцу, они проникли внутрь его уха и теперь жадно пожирали там мягкую плоть. Даже сейчас, пока мы упорно ждем автобус, они – внутри его нежно-розовой плоти, пьют кровь, откладывают в мозгу маленькие яйца. И продолжают неторопливо карабкаться по лестнице времени. Никто их не замечает – у них тельца слишком малы, жужжанье крыльев уж очень тихо.
– Двадцать восьмой, – сказал брат. – Это ведь наш?
Было видно, как справа, из-за поворота к нам выезжает автобус – старой, привычной формы. Впереди различалась табличка с номером «28». Я встал со скамейки и подал водителю знак, брат раскрыл ладонь и еще раз пересчитал мелочь. Мы встали с ним плечо к плечу и ждали, когда раскроются двери.
Три германские фантазии
Порнография в виде Зимнего Музея
Секс, половой акт, половые сношения да и все что угодно из этих слов, действий, явлений я непременно представляю себе как Зимний Музей.
Зимний Музей
Разумеется, чтобы добраться от секса до Зимнего Музея, необходимо преодолеть некоторое расстояние. Также потребуются определенные усилия: сделать несколько пересадок в метро, пройти через подземелье зданий, где-то перезимовать… Но эта суета – лишь по первости. Достаточно единственный раз выучить маршрут схемы сознания, и до Зимнего Музея доберется кто угодно в мгновенье ока.
И это не ложь. Я серьезно.
