Однако что-то вызывало неприязнь. Я впервые это почувствовала по отношению к ребенку. Что же в моем сыне вызывает неприязнь? Продолжая там стоять, я сложила руки на груди. Конечно, я люблю своего сына. Очень люблю. Но что-то, несомненно, раздражает меня.
Я покачала головой.
На несколько секунд закрыла глаза. А затем вновь открыла и посмотрела на лицо спящего сына. Я поняла, что меня раздражает. Лицо сына как две капли похоже на лицо его спящего отца. И один в один на лицо свекрови. У членов семьи мужа была ненавистная мне привычка хвастаться тем, какая крепкая у них порода. Наверное, муж хорошо относится ко мне. Он добрый и внимательный. Все мои друзья в один голос твердят, что таких хороших людей просто не бывает. Я тоже думаю, что мне не к чему придраться. Однако именно это «не к чему придраться» порой меня раздражает. В этом «не к чему придраться» есть что-то несгибаемое, не допускающее ни в чем силы воображения. Это действовало мне на нервы.
А сейчас мой сын спит с таким же выражением лица.
Я еще раз покачала головой. Все-таки он другой человек, подумала я. Когда этот малыш подрастет, вряд ли поймет мои чувства. Так же, как сейчас мой муж почти не понимает их.
Нет никаких сомнений в том, что я люблю своего сына. Однако я предчувствовала, что в будущем, скорее всего, не смогу любить этого ребенка так же сильно, как сейчас. Не подобающая матери мысль. Наверное, остальные матери в мире так не думают. Однако я знаю. Когда-то я стану смотреть на него с презрением. Так я думала. Так я думала, наблюдая за лицом спящего ребенка.
От этих мыслей мне стало грустно. Я закрыла дверь в детской, выключила свет в коридоре. А затем уселась на диван в гостиной и открыла книгу. Прочитав несколько страниц, закрыла книгу. Посмотрела на часы. Почти три.
Сколько же дней прошло с тех пор, как я перестала спать. Первый раз я не смогла заснуть во вторник две недели назад. Выходит, что сегодня семнадцатый день. Все эти семнадцать дней я не сомкнула глаз. Семнадцать дней, семнадцать ночей. Это очень длительный период. Сейчас мне уже толком и не вспомнить, что такое сон.
Я попробовала закрыть глаза. Попробовала вызвать ощущение сна. Однако существовала лишь тьма бодрствования. Тьма, в которой ты бодрствуешь, напоминает смерть.
Наверное, я умру, подумала я.
Если я вот так и умру, чем окажется в результате моя жизнь?
Конечно, я не могла понять, чем была моя жизнь. Я подумала: а что такое смерть?
Раньше я воспринимала сон как прообраз смерти. То есть я предполагала, что смерть является продолжением линии сна. Мол, смерть — это сон, но гораздо глубже обычного, лишенный сознания, вечный покой, затмение. Так я думала.
Однако вдруг мне пришло в голову, что, может быть, это не так. Может, смерть и сон — это состояния, коренным образом отличные по своей природе. А может, это бесконечно глубокая тьма бодрствования, которую я вижу сейчас. Может, смерть — это вот такое вечное бодрствование во тьме.
Это было бы просто ужасно, подумала я. Если состояние смерти не является отдыхом, то какое есть спасение в нашей несовершенной жизни, полной усталости? Хотя в конечном счете никто не знает, что такое смерть. Кто на самом деле видел смерть? Никто. Тот, кто видел ее, умер. Среди живых никто не знает, что такое смерть. Можно только предполагать. Каким бы ни было это предположение, оно предположением и останется. То, что смерть должна быть отдыхом, также не имеет веских доказательств. Не докажешь, пока не умрешь. Смерть может оказаться чем угодно.
От этих мыслей меня вдруг охватил панический страх. Я почувствовала, что мышцы спины напряглись и затвердели. Вновь закрыла глаза. Я не могла больше их открыть. Взгляд застилала глубокая тьма. В этой тьме, глубокой как сам космос, не было спасения. Я была совсем одна. Мое сознание сконцентрировалось и расширилось. У меня было чувство, что стоит мне захотеть, как я смогу разглядеть этот космос до самой глубины. Однако я решила не смотреть. Еще слишком рано.
Если смерть такова, что мне тогда делать? Что, если, умерев, я буду вечно бодрствовать и вот так смотреть на тьму?
Наконец я открыла глаза и залпом допила остатки бренди в стакане.
Глава 6
Сняв пижаму, я надела синие джинсы, поверх футболки накинула ветровку. Затем собрала волосы на затылке, спрятала их под ветровку и надела бейсболку мужа. В отражении зеркала я была похожа на мальчика. Так и надо. Затем я вставила ноги в спортивные туфли и спустилась в подземную парковку.
Сев в «сити», повернула ключ и завела двигатель. Прислушалась к его звуку. Такой же звук, как и всегда. Положив обе руки на руль, я сделала несколько глубоких вдохов. Переключила рычаг передач и выехала из здания. Мне казалось, что ход у машины легче, чем обычно. Словно скользит по льду, подумала я.
Несмотря на то что уже перевалило за три часа, на улицах было немало машин. Здоровенные фуры дальнобойщиков, раскачивая дорогу, двигались с запада на восток. Дальнобойщики не спали. Для того чтобы повысить эффективность перевозок, они спят днем, а ночью работают.
А ведь я бы смогла работать и днем и ночью, подумала я. Потому что не нуждаюсь во сне.
Возможно, с точки зрения биологии это неестественно. Но кто и что, собственно говоря, знает о природе? Что биологически естественно — это лишь теория, основанная на опыте, не более того. А я стою в точке, которая выше этой теории. Может, стоит представить, что я являюсь трансцендентальным образцом эволюционного скачка человеческого вида? Неспящая женщина. Расширение сознания.
Я улыбнулась.
Трансцендентальный образец эволюции.
Слушая музыку по радио, я направляла машину к порту. Я хотела послушать классическую музыку, но не нашла станции, которая бы передавала классику поздно ночью. Какую радиостанцию ни возьми, везде крутили глупую японскую попсу. Слащавые песенки про любовь, которые вязли на зубах. Что поделаешь, приходилось слушать их. Они внушали мне ощущение, что я уехала куда-то очень далеко. Далеко-далеко от Моцарта и Гайдна.
Я остановила машину на большой парковке, отделенной белой линией от парка. Выбрала открытое и самое светлое место под фонарем. На парковке стояла всего одна машина. Такая, на которых любит кататься молодежь. Белое двухдверное купе. Старая. Наверное, там парочка. Возможно, денег на гостиницу нет, поэтому они тискаются в машине. Чтобы избежать хлопот, я поглубже надвинула бейсболку, так не догадаешься, что я женщина. А потом удостоверилась, что двери закрыты.
Рассеянно рассматривая окружающую меня картину, я вдруг вспомнила, как на первом курсе института со своим приятелем поехала покататься на машине, мы занимались тогда петтингом. Ему приспичило по пути, он сказал, что хочет вставить. А я отказалась. Положив обе руки на руль, слушая музыку, я попыталась вспомнить ту историю. Но не смогла вспомнить его лица. Мне показалось, что все это произошло в какие-то стародавние времена.
