Она приехала к матери два дня назад, после того как ей позвонила Лея, и все эти дни мыла дом. Мать вот уже три года жила одна – после того как вышла замуж самая младшая из них, Лота, и за эти три года здесь все постепенно покрылось трудно отмывающейся пленкой, имя которой – старость. Донышки чашек, блюдец и тарелок, плита, раковины вокруг сливов, и даже щели в столешнице обеденного стола тоже были забиты ее более плотной разновидностью.
Два года назад наконец наняли уборщицу, но та делала все кое-как, а мать стеснялась с ней об этом поговорить. Ей было неудобно. До того самого дня, когда она упала и сломала шейку бедра, она сама пыталась все сделать до прихода нерадивой работницы. Чтобы та не подумала, что мать какая-нибудь грязнуля.
Но сейчас все уже было серьезно. И поэтому они здесь собрались, все три сестры. Отложив свои дела.
* * *
Открылась дверь, и в кухню вошла Лея, – она была чуть младше, с точно такими же зелеными глазами. Вошла, села и положила на стол длинные руки. За ней появилась девочка лет десяти. Девочка легла животом на подоконник и начала пальцем водить по стеклу, рисуя контуры видимых через него предметов.
– Сколько себя помню, здесь всегда были тупые ножи! – Лив опять навалилась на сыр.
– Не знаю, что и делать?! Я даже билет ее сдать не могу! – Лея кивнула в сторону девочки. – Такой идиотизм!
– Да чего ты? Пусть едет!
– А если что с мамой?
– Пусть едет. Но почему так далеко-то?!
– Потому что ее бесплатно берут! А они там всегда отдыхают!
– Десять часов лететь, что ли?
– Что-то вроде того!
– Ну раз уже давно договорились!
– Да и эта миссис Ван де Вурде – ей шиш что объяснишь! У нее вся жизнь по часам расписана! – Лея постучала ладонью по столу. – В кои-то веки согласилась взять мою с ними на отдых, и теперь отказаться...
– Тем более!
– Кто сейчас наверху?
– Лота.
– Опять со своим идиотизмом?
– Наверное...
– Зачем мать вообще согласилась на этот бред?
– Чтобы, когда кот умрет, захоронить его на специальном кладбище для животных... Со всеми там почестями, что для них, для котов, приняты...
– Бред!
– А что... Ты хочешь за это платить?
– Нет, конечно!
– Вот и я – нет! А у Лоты, сама знаешь...
– Знаю.
– А мать хочет.
– Мам, можно я к бабушке? – Девочка заложила руки за спину, и стали видны две острые ключицы.
– Как все невовремя!
– Это никогда не бывает вовремя!
– Может, еще обойдется? – Лея опять посмотрела на девочку.
– Конечно. Пусть едет!
– Ты же видишь, какая она! Ей нужно на солнце!
– Не волнуйся, пусть едет, мы тут сами разберемся...
Девочка тихо прошла по лестнице на второй этаж.
Бабушка лежала в своей комнате и желтыми пергаментными руками теребила край одеяла. Она уже с трудом говорила, растягивала слова, рот ее чуть перекашивался вправо. Но сознание было абсолютно ясное.
* * *
У изголовья кровати сидела молодая женщина лет тридцати, очень похожая на женщин из кухни.
– Лота! – тихо позвала девочка, на что та посмотрела и грустно улыбнулась.
Старуха тоже повернулась к вошедшей, с плеча у нее сползла рубаха. Девочка опустила глаза, а Лота поправила рубашку и убрала с лица матери непослушные волосы.
Девочка медленно обошла кровать с другой стороны и дотронулась до бабушкиной руки. Кожа была похожа на вощеную бумагу, желтую, полупрозрачную, на ощупь была гладкой, как шелковый чулок, одетый на слишком худую ногу. Она собиралась под ладонью миллионами складочек и двигалась по руке совершенно свободно.
Глаза старухи были подернуты мутью, как прикрытые на минутку крышкой желтки в яичнице.
Она держала одеяло у самого подбородка. Ее ногтевые пластины были похожи на граненые стаканы. А в палец вросло кольцо, которое она не снимала никогда, золотое, с розовым александритом – камнем одиночества.
Рядом со старухой мосластый рыжий кот щурился на пятна света от воды, что двигались по стене. У кота были две залысины, которые спускались в уши и там превращались в розовые улитки.
Лота еще раз улыбнулась девочке и опять обратилась к старухе:
– Как только ты туда попадешь, попытайся все как-то записать... Все сообщение – все эти пятьдесят слов! Поняла?
– На-а чем?
– Нуя не знаю...
– Сло-о-жно как все-е, го-о-споди...
– Мы же не знаем, чего там и как – и чтобы не забыть, лучше, конечно, все зафиксировать... Они на этом настаивают! Ты же адресата там будешь, может, очень долго искать! Потому постарайся как-нибуть зафиксировать!
– Та-а-кое на себя бра-а-ть... – Старуха вздохнула и почесала плечо.
– Да не волнуйся ты раньше времени, ничего уж такого сложного.
– Да-а уж... Прямо ни-и-чего...
– Я же не говорю, чтобы ты сразу бежала и не знаю как, не знаю чем, писала. Освоишься, разберешься и как-нибудь зафиксируешь. Все слово в слово! Сама знаешь, на память полагаться теперь уже не очень-то...
– Чего я и бо-о-юсь! Где бумага-то? Ведь по-о-теряю, че-е-го доброго... Т-а-ам, может, и ручек-то ника-а-ких нет...
Она нащупала на тумбочке лист бумаги под очками и взяла его в руки. Потом другой рукой, держа очки, как лупой, стала водить ими по строчкам. Зашевелились губы.
– Можно мне посмотреть? – Девочка переводила глаза то на тетку, то на бабушку. Но никто ее не услышал.
– Может, и нет... Но что-то то есть...
– Что?
– Не знаю... Может, и ничего...
– Во-о-т и ниче-е-го... – Старуха опять заводила глазами по строчкам.
– А может, такое есть, до чего мы здесь еще и не додумались... Они еще говорили, что нужно сразу обратиться за помощью...
– Че-е-го?
– Ну помнишь, он говорил? Что как только встретишь какую-нибудь личность там...
– Ка-а-кую еще ли-и-чность?
– Ну не знаю... Увидишь...
– А-а-нгела, что-о ли? – Старуха рассмеялась, показывая желтые зубы.
– Может, и ангела... А может, они там и не выглядят как люди вообще... – Лота отвернулась к окну и посмотрела почему-то на небо.
– А мо-о-жет, и живо-о-тное говоря-я-щее...
– Может, и животное ... – закивала Лота и вдруг заплакала.
– Чего-о ты? Уста-а-ла я уже-е... Пора-а мне... По-о-нятно тебе? Уста-а-ла!
