* * *
Пробка сломалась напополам. Он внимательно прочитал этикетку. Принес другую бутылку.
Я осторожно взяла бокал за тонкую ножку. Вино каталось по стеклу, оставляя масляный след.
– Можно быть с вами откровенным?
Я пожала плечами.
– Я расскажувам про себя... У меня был брат-близнец. Он задохнулся при родах... То есть я оказался просто более активным, а он, видимо, джентльменом... Он пропустил меня вперед, а сам не успел. Вообще печальная история, с тех пор у меня ощущение одиночества постоянное. Гнетет оно меня днем и ночью. Я все время будто спрашиваю себя: почему я? И ничто никогда это ощущение не может изменить. Я даже пытаюсь жить за нас двоих. Но это не просто... Незавершенность какая-то и вина... Кажется, я мог бы тогда что-то изменить. Не мог, конечно, но сейчас кажется, что мог...
Он замолчал и посмотрел в окно, потом повернулся ко мне.
– Ну, что скажете, инженер человеческих душ?
– Правду?
– Конечно.
– Не было у вас брата-близнеца.
– А вы откуда знаете?
– От верблюда...
– Я хотел, чтобы вы меня пожалели.
– Я вас пожалела.
– Я просто хотел выглядеть...
– Зачем?
– Не знаю...
– Больше не пейте. – Я отвернулась.
– Я не пьян.
– Я пойду, в конце концов, поймаю машину на улице.
– Обиделись?
– Нет.
– Хорошо. – Он взял в руки телефон. – Ты где?
Я видела, как на скулах у него появился румянец.
– Давай.
– Он совсем недалеко. Подъедет, тут же перезвонит. На улице вы сейчас вряд ли что-то поймаете. Тем более что машина уже близко.
– Хорошо.
– На самом деле я у родителей один. И как вы думаете, о чем я все время мечтал?.. Я мечтал о запретах. Я мечтал, чтобы мне сказали – нет, а мне все разрешали... Все что угодно. Я ждал, когда, в конце концов, мне скажут нельзя, а мне говорили – конечно, и умилялись. Всех друзей вечером загоняли по домам... Не мог же я шляться один... Мне давали денег, когда их ни у кого не было. Тогда у меня стали брать взаймы, и скоро мне стало казаться, что со мной дружат ради денег... Мне можно было одному на дачу, когда я только захочу, но со мной никто не мог поехать, потому что других не пускали... Даже пить было неинтересно... Все завидовали тому, какие у меня предки... А я думал, что им все равно...
Вино кружило голову, музыка успокаивала.
* * *
Зазвонил телефон – он взял трубку и поморщился.
– Дома... Я не буду это обсуждать... Да, не один.
Повесил трубку и замолчал.
– Я не люблю одиночества. Я, видимо, слишком неинтересный собеседник для себя самого.
Опять ожил телефон.
– Водитель?
Он поднял глаза на меня, кивнул и не отвел взгляд.
– Отлично!
Я вскочила.
– Не торопитесь, я вас провожу.
Он держал пальто за воротник, а я никак не могла попасть в рукав, и когда наконец попала, он обнял меня, закрывая полы.
– Мне сорок два... – выпалила я.
– Хорошо.
– Чего уж хорошего...
– Все хорошо...
Я растерялась, но только на минуту, потом быстро прошла к дверям.
В подъезде, у лифта курил невысокий прыщавый подросток.
– Здравствуйте, – вдруг сказала я, пряча глаза, голосом заведующей учебной части.
– И вам доброй ночи! – Подросток, ухмыляясь, затушил бычок в банку из-под пива.
Двери лифта плавно съехались, улыбка в брекетах вместе с подростком исчезли, и мы опять остались вдвоем.
– Не нужно только со мной ехать.
– Простите, что так все произошло.
– Да уж...
Дождь все еще колотил по городу. Я села, машина тронулась, брызнув водой, и медленно поплыла через ворота направо, а он все стоял раздетый у подъезда, в белой светящейся рубашке.
* * *
Ресторан в гостинице был вытянут вдоль фасада. Высокие потолки, резные двери, граненые зеркала. Завтрак подходил к концу, официанты гремели посудой, стаскивая ее в мойку. Народу – почти никого. В основном пары.
На узкий балкон открывались французские двери, и он висел над набережной черным кружевом. Прирученные пальмы росли в огромных деревянных кадках. В подвесках ломалось солнце и рассыпалось зайчиками по лепнине, паркету и накрахмаленным скатертям. Запрыгал, светясь, телефон.
Было плохо слышно и оттого приходилось кричать. Подруга на том конце провода удивилась:
– Сколько там было комнат?
– Не знаю.
– Это, милая моя, такое новое поколение... Наследники! У них полно денег, у них нет чувства реальности, и большинство из них наркоманы.
– Да ты что?
– Ты заметила, что у него глаза не блестели?
– Нет. В смысле – не заметила.
– Но они у него точно не блестели... Поверь мне... Они не люди даже...
– Да ты что?
– Они как будто живут, а на самом деле спят. У них – все есть! А ты знаешь, как это, когда у тебя все есть?
– Не знаю.
– И слава богу, потому что это – конец. Ну представь себе на секунду...
– Представила. Хорошо.
– Дура!
– Знаю.
– Приставал?
– Брось...
– А что, в тебя вечно кто-то влюблен...
– Не ври.
– Правда.
– Как говорила моя бабушка: «Я всегда была на любителя».
– Тогда они все – любители.
– Что-то ничего такого я и не замечала.
– Да ты училась вечно как подорванная.
– Мне казалось, что все...
– Нет – ты училась, а все мечтали о тебе...
– Я многое пропустила.
– Думаю, еще не поздно.
– Поздно, я замужем. Давно и счастливо.
– Слишком давно и счастливо.
– Ну ладно, пойду работать, а то сегодня ни строчки...
– Опять как подорванная работаешь... Глупая ты. Все мимо тебя... Когда у вас премьера-то? Завтра? Ну, хотя бы завтра не упусти момент.
– Хорошо.
Я повесила трубку, посмотрела на Неву из стали, а потом на мальчика лет пяти, который накопал ложкой приличную яму в кадке под пальмой у моего стола. Его красивая мама неподалеку пила каппучино, и на ее верхней губе блестела белая пенка. Мальчик бросил ковырять землю и повернулся ко мне:
