В незапамятные времена, когда северное сияние первый раз озарило берег холодного моря, белая олениха принесла в тундру двух малышей — олененка со звездной отметиной на лбу и темноволосого узкоглазого ребенка — такого же нежного и уязвимого, как олененок. Она вскормила их своим молоком, научила языку тундры и завещала никогда не расставаться. Олень и ненец всегда должны быть вместе.
Это знает каждый родившийся в чуме — каждый взрослый и каждый малыш.
Но не люди с Большой Земли. Эти люди считали оленей домашним скотом и потому решили собрать их в одно большое стадо: так удобней считать, и взвешивать забитых на мясо, и вывозить содранные шкуры. Стадо действительно получилось большим. Однако оленей в нем год от года становилось все меньше: ведь ненцы уже не могли слушать тундру и договариваться с ней. Люди, живущие в городе, требовали мяса и шкур — много мяса и шкур во имя общего блага болыпой-преболыдой страны.
Поэтому ненцам пришлось расстаться с детьми.
Когда вода в реке стала белой и бежать ей сделалось трудно от холодного воздуха близкой зимы, детей забрали из тундры и отправили в интернат — чистить зубы, спать на кроватях и смотреть телевизор. Туда, где они не мешали родителям быть образцовыми советскими пастухами.
Эти странные дети часами сидели на стульях, не шевелясь. И молчали, глядя мимо воспитателей своими узкими глазами. Они не умели говорить по-русски, а воспитатели не умели говорить на их языке. Но детям все равно читали сказку про Мой- додыра и ругались, когда те сморкались в нарядные шторы и писали мимо унитаза. Застигнутые на месте преступления, дети дергали за цепочку и комкали неловкими пальцами носовые платки. И возили щетками по своим белым зубам. Но продолжали молчать. Не задавали вопросов. И главное — не играли. Не играли в игрушки — явный признак умственной отсталости. Почистив зубы, они садились на пол и смотрели перед собой. А воспитатели заставляли их пересаживаться на стулья. Воспитатели не были плохими, нет. Просто они мало знали про тундру. И про белую олениху. И про маленького олененка — кровного брага узкоглазого человека. Воспитатели даже жалели детей — умственно отсталых детей, родившихся в чумах оленьих пастухов.
Но однажды кто-то из взрослых принес в интернат пластилин и показал, как лепить из него шарики и колечки. Старший из мальчиков — тот, что был молчаливее всех, с самым неподвижным лицом и самым непроницаемым взглядом, — взял кусочек в руку и стал на него смотреть. Он смотрел долго-долго, как раньше смотрел на что-то невидимое за спиной воспитателя, а потом заставил кусочек гнуться, стал мять его и тянуть, согревая в ладонях. Пальцы мальчика, не умевшие комкать туалетную бумагу и расправлять носовой платок, вдруг зажили новой жизнью, стали подвижными, ловкими. А глаза засветились и наполнились солнцем — как тундра после полярной ночи. И под этими пальцами, под этим солнцем родился на свет олень — чудесный олень с кудрявыми рожками, готовый скакать по снегу и по болотным кочкам, покрытым кустами клюквы.
Тогда все маленькие ненцы потянулись к пластилину и стали лепить оленей.
Много-много пластилиновых оленей. Олени вскинули головки и поскакали в самое сердце тундры — на помощь названым братцам».
* * *
В классе тихо. По бескрайней тундре скачут олени.
Это Сережина тундра — вот такая, как здесь, на экране.
Это тундра ранней весной, перерезанная вздувшимися венами северных речек, где сквозь лед уже проступает вода.
И ненцы торопятся забрать из интерната детей и откочевать на летние пастбища, пока река еще держит.
А от Сережи уже две недели нет писем. В этом нет ничего необычного. Это значит, группа в походе. И я прекрасно знаю: чтобы отправить письмо, он должен вернуться в стационарный лагерь. Оттуда забирают почту.
Но скажите, пожалуйста, пожалуйста, мне скажите, зачем здесь этот вертолет?
Что-то невнятное выстреливает в сердце, сдавливает его тисками и вспухает тупой болью внизу живота. Дыхание перехватывает. Экран гаснет. Кто-то начинает хлопать в ладоши.
— Спасибо, Ася!
В дверях стоит директор. Давно?
— Ася Борисовна! Вы не могли бы ко мне зайти?
Да, сейчас. Только сложу пленки. Все, успокойся.
Вертолет уже улетел.
— Ася Борисовна! Вам помочь? — Это хорошие девочки. Они с уважением относятся к моему животу.
— Уложите сами, ладно? А то меня вызывают.
— Уложим, уложим.
— Ася, ты так рассказала — прямо песню спела.
— А ты, случаем, не заснул?
— Ладно, иди, мы тут все будем ждать, что тебе скажут.
— А можно на «вы»?
— Да, ладно тебе.
Ну конечно, какое «вы», если ты с усами? Мы это уже проходили. Ой, не могу препираться. Что ж такое? Опять волна этой боли.
Пройти по коридору оказывается проблемой.
— Ася Борисовна! Я хочу показать вам одну бумагу.
— Что это?
— Коллективное письмо учеников девятого класса. Просят назначить вас их классным руководителем. Они не совсем реально оценивают ваши возможности, — он кивает на мой живот. — Но со своей стороны, Ася Борисовна, я должен констатировать: с вашим появлением посещаемость в школе заметно повысилась. Вы знаете: для вечерней школы это серьезная проблема. Поэтому мы с коллегами посоветовались и решили сделать вам предложение: как вы смотрите на организацию школьного театрального кружка? Конечно, когда выйдете из декретного отпуска?
«Кажется, мне предлагают вернуться в школу. Что скажешь, Сережка? Нет, помолчи. Очень больно. Просто невыносимо больно».
— Ася Борисовна, у вас все в порядке?..
Глава 5
«Маленький, ты слишком поторопился. Он не успеет приехать. Конечно, я виновата. Я пустила в себя очень много страха, и тебе стало плохо — там, у меня внутри.
А теперь ты, кажется, передумал? Прошло уже пятнадцать часов. Это слишком много. Знаешь, нельзя принимать опрометчивые решения, когда ты решаешь уйти из дома…»
Студенты — целая группа, в белых халатах и шапочках. Выстроились в рядок, как на параде. Второй или третий курс?
— Доктора, кто может прокомментировать ситуацию? Что мы наблюдаем?
— Можно, я!
Тянет руку, как первоклашка. Наверное, отличница.
— Мы наблюдаем нарушение родового процесса.
— Перечислите признаки.
— Слабость родовой деятельности при частичном раскрытии шейки матки.
— Хорошо. Сердцебиение плода?
Первоклашка наклоняется, чтобы послушать:
— Отсутствует.
— Оксана, — та, что руководит практикой хмурится. — Это не шутки. Слушайте, пожалуйста, внимательней.
