— Мне просто нравится, что эта книга посвящена чтению романов. Кто такая героиня, что такое приключение? Остен непосредственно ставит эти вопросы. Нечто в духе по-мо.
Мы были не настолько знакомы с постмодернизмом, чтобы называть его так фамильярно. Это слово мы слышали, но, похоже, его смысл зависел от контекста. Ну ничего. В университете людям платят, чтобы они ломали голову над такими вещами; скоро разберутся.
— Ничего странного, что Остен задается подобными вопросами, — сказала Джослин, — ведь «Аббатство» — ее первый роман.
— А я думал, один из последних, — ответил Григг. Он раскачивался на стуле, но, в конце концов, это его стул и не наше дело. — А первый — «Чувство и чувствительность».
— Он вышел первым. А «Нортенгерское аббатство» первым продали издателю.
Наше мнение о сборнике «Грамерси» упало еще ниже. Неужели там об этом не сказано? Или Григг поленился прочитать предисловие? Наверняка есть предисловие.
— Иногда кажется, что Остен не уважает чтение, — сказала Сильвия. — В «Нортенгерском аббатстве» она обвиняет других писателей, что в своих романах они склонны принижать роман, но разве сама делает не то же самое?
— Нет, романы она защищает. Зато над читателями издевается от души, — ответила Аллегра. — Кэтрин у нее совсем как дурочка, все расхваливает «Удольфские тайны». Думает, что жизнь такая и есть. Правда, это не лучшая часть книги. Не слишком удачная часть.
Вечно Аллегра говорила о худших частях книги. По правде говоря, нас это немного утомляло.
Григг качнулся вперед, передние ножки стула громко стукнулись об пол.
— Но Остен не одобряет и тех, кто не читал «Тайны». Ну или кто делает вид, что не читал. И хотя она высмеивает Кэтрин, которую «Тайны» так впечатлили, само «Нортенгерское аббатство» написано под их влиянием. Остен имитирует структуру, при каждом случае сознательно противоречит оригиналу. Она предполагает, что все с ним знакомы.
— Вы читали «Удольфские тайны»? — спросила Аллегра.
— Черный занавес и скелет Лорентины? А как же. Разве вам не понравилось?
Нам не понравилось. Накал страстей, мрачные краски, старомодные ужасы. Нам такое казалось нелепым.
Никому из нас и в голову не приходило это читать. Некоторые даже не признавали это книгой.
Солнце наконец село, и воздух сразу потускнел. Взошла тоненькая, словно обрезок ногтя, луна. Над ней плыли прозрачные облака. На подоконник снаружи кухни уселась сойка, и Максимальный Кот зарыдал, чтобы его выпустили. В этом бедламе Григг пошел за десертом.
Он поставил перед Бернадеттой домашний сырный торт, та нарезала его и раздала нам ломтики. Корж явно был покупным. Но вкусным. В трудные времена мы тоже покупали коржи. Покупной так покупной, ничего страшного.
Бернадетта начала делиться мнением о том, уважала ли Джейн Остен книголюбов. В итоге мы поняли, что мнения у Бернадетты нет. Данные казались ей весьма противоречивыми.
Мы немного посидели, делая вид, что обдумываем ее слова. Невежливо сразу двинуться дальше, когда Бернадетта столько старалась. Очки с огромным комком скрепок и скотча она положила рядом с тарелкой, и глаза у нее стали беззащитными и припухшими, как это бывает у очкариков.
Мы обсудили, не лучше ли пить кофе внутри. На жестких стульях сидеть было неудобно, но других у Григга, похоже, не водилось; пришлось бы просто перенести их в дом. Мы не мерзли. Городская программа по борьбе с комарами сделала свое дело, и никто нам не досаждал. Мы остались на местах. По Юниверсити-авеню, кашляя и отплевываясь, проехал мотоцикл.
— По-моему, Кэтрин — очаровательный персонаж, — сказала Бернадетта. — Что плохого в добром сердце и живом воображении? А Тилни такой шутник. Он веселее, чем Эдвард в «Чувстве и чувствительности» или Эдмунд в «Мэнсфилд-Парке». У Остен есть героини получше Кэтрин, но из героев Тилни — мой любимый.
Это предназначалось Аллегре; Бернадетта еще не слышала ее мнения, однако догадывалась. И попала в точку.
— Она ужас какая глупая. Таких доверчивых не бывает, — сказала Аллегра. — А Тилни я вообще не выношу.
— Мне нравятся оба, — ответила Сильвия.
— Мне тоже, — сказала Джослин.
— Вот какая штука. — Луна-ноготь взрезала облака.. Глаза у Аллегры были большими и темными. Выразительное, как у звезды немого кино, лицо с лунным блеском. Ее красота поражала. — Остен считает «Тайны» опасной книгой, потому что после них жизнь кажется приключением, — сказала она. — Кэтрин полностью во власти их чар. Но не такие книги опасны для людей. С тем же успехом можно утверждать, будто Григг принимает нас всех за инопланетян лишь потому, что читает фантастику.
Бернадетта удивленно кашлянула. Все оглянулись на нее — она изобразила неубедительную улыбку. На очках чудовищная нашлепка из скотча и скрепок. Ноги согнуты и перекручены в какой-то немыслимой йоговской позе. Все наши подозрения подтвердились. Кого она дурачит? Для человека она слишком гибкая.
Ну и что? Нет никого добрее Бернадетты.
— По-настоящему опасные книги между тем пишет Остен, — продолжила Аллегра. — Книги, которым люди действительно верят, даже через сотни лет. Где добродетель ценится и вознаграждается. Любовь побеждает. Где жизнь — это роман.
Мы подумали, что Аллегре пора забыть Коринн. Мы подумали, как старается Сильвия забыть Дэниела. Мы подумали, что Аллегре стоит у нее поучиться. На край веранды шлепнулся птичий помет.
— Что будем читать в следующий раз? — спросила Бернадетта. — Моя любимая — «Гордость и предубеждение».
— Ее и возьмем, — ответила Сильвия.
— Ты уверена, дорогая? — спросила Джослин.
— Да. Пора. И потом, в «Доводах рассудка» умерла мать. Лучше не мучить Пруди. А в «Гордости и предубеждении», с другой стороны, мать...
— Не рассказывайте, — перебил Григг. — Я еще не читал.
Григг не читал «Гордость и предубеждение».
Григг не читал «Гордость и предубеждение».
Григг прочитал «Удольфские тайны» и бог знает сколько научной фантастики — весь коттедж завален книгами, — но не нашел ни времени, ни желания прочесть «Гордость». У нас не было слов.
Зазвонил телефон, и Григг вышел.
— Бьянка, — услышали мы. В его голосе звучало искреннее удовольствие, но иного рода. Просто подруга, подумали мы. — Может, я перезвоню? У меня здесь книжный клуб Джейн Остен.
Но мы сказали ему, чтобы разговаривал. Дискуссия закончена, можно расходиться. Мы отнесли тарелки и бокалы на кухню, попрощались с котом и на цыпочках ушли, Григг уже говорил о матери; похоже, приближался ее день рождения. Значит, не подруга, решили мы, а сестра. Оставшись один, Григг рассказал о нас Бьянке:
— Мне кажется, я им нравлюсь. Конечно, они клюют меня. Они только сегодня узнали, что я читаю фантастику. И не одобрили.
