Больше мы о них ничего не слышали. Зато появился другой человек, на которого Арчи стал постепенно возлагать обязанность финансировать наши встречи. Звали его Толик.
Физиономия новой жизни
Это был толстый увалень небольшого роста, лет тридцати. Неуклюжий и рыхлый. Рыхлый и жирный настолько, что казалось, сделай он одно неосторожное движение, одежда на нем лопнет и оттуда огромными кусками начнет вываливаться жир. Шея у Толика практически отсутствовала, и круглая голова походила на баскетбольный мяч, заброшенный в корзину и там почему-то застрявший. Редеющие светлые волосы едва прикрывали красную макушку, щедро посыпанную перхотью. Физиономия являла собой антропологический курьез и напоминала не лицо человека, а скорее неухоженную задницу гамадрила, которую хулиган-сюрреалист из озорства украсил поросячьими глазками-щелочками. Такую, что если на Страшном суде Христовом вспомнишь, так уж непременно рассмеешься. Очки в золотой оправе несколько сглаживали это впечатление, но на угреватом носу Толика они постоянно запотевали, и он их угрюмо снимал, протирал, водворял на место, потом снова снимал и снова протирал. Поскольку такая операция требовала, по всей видимости, невероятных усилий, физических и умственных, он, в конце концов, прятал их в пластиковый футляр, протерев на прощание.
Толик потел, разумеется, не только физиономией, глупой и вечно сердитой, но и всем своим рыхлым телом, распространяя вокруг себя резкий кисловатый запах опрелостей, с которым вряд ли мог справиться даже сильный кондиционер. А уж тем более это было не под силу дорогому французскому парфюму, который Толик, судя по всему, литрами выливал себе за ворот рубахи.
Когда Толик присаживался на стул, он некоторое время ерзал, переваливался с ягодицы на ягодицу и слегка приподымался, словно изготавливался крепко пернуть. Обычно он усаживался с мрачным видом где-нибудь в углу, получал от Арчи сначала бокал вина, потом огромную тарелку с наваленным на ней большим количеством еды и начинал, чавкая, неловко есть, то и дело роняя пищу себе на брюки.
Я в таких случаях старался в его сторону не смотреть.
Однажды, когда мы в очередной раз собрались и в какой-то момент вышли на кухню покурить, я, Женя Перельман, Слива и Арчи, кто-то спросил Арчи, зачем он приглашает к себе в дом таких мрачных уродов, как Толик.
— В самом деле, Арчи, — подал голос Перельман. Он щелкнул зажигалкой, закурил и выпустил изо рта струю дыма. — Лично мне Толик тоже не нравится. Он оскорбляет мое эстетическое чувство. Ты только посмотри на него: противный, надутый, сало с загривка капает.
Арчи загадочно улыбнулся и глубоко затянулся сигаретой.
— У него такая рожа… — стал ворчать Перельман, ища глазами пепельницу. — У моей жены паховые складки и то выглядят поинтеллектуальнее!
— Зато он — добрый! — вмешался пьяный Слива. — Он мне это… денег дал! Вот!
И Слива зачем-то протянул Перельману пустой стакан.
Сливе, когда он учился на пятом курсе института культуры, врач посоветовал не переутомляться и по возможности поменьше работать. Слива принял эту рекомендацию к сведению, впрочем, чересчур буквально, так что, завершив образование, никуда устраиваться не стал, жил за счет родителей, друзей, любовников и постоянно у всех клянчил деньги, якобы взаймы.
— Угу, добрый! — хмыкнул Перельман. — Ты вот, Аствацатуров, вчера поздно пришел. А то бы обязательно оценил доброту Толика.
— Да уж, — поджал губы Арчи и, вынув изо рта сигарету, сощурившись, принялся разглядывать ее тлеющий кончик.
— А что случилось?
— Женя, перестань, — поморщился Арчи, по-прежнему сосредоточенный на своей сигарете.
— Толик, — продолжал невозмутимо Перельман, — видишь ли, несколько дней назад на своей машине сбил человека насмерть.
— Сбил человека?
— Да. Какого-то учителя химии. «Добрый Толик» нашего Сливы.
— Толик не винова-а-ат! — капризно протянул Слива и прижал к груди пустой стакан. — Этот мудак сам под колеса бросился.
— Ну, конечно, — усмехнулся Перельман. Он сделал шаг к раковине и стряхнул в нее пепел со своей сигареты. — Сам под колеса бросился. Кто бы сомневался. Толик нам так и сказал. И еще поведал, как он на следующий день, матерясь, три часа глаза этого учителя из фар выковыривал.
— Глаза? Господи… — пробормотал я. — И что же теперь… Женя, можно у тебя сигарету…
— Ничего, — пожал плечами Перельман, протягивая мне открытую пачку. — В ментовском протоколе уже значится, что виноват во всем химик.
Повисла пауза.
— Ничего, — примирительно сказал Арчи, с некоторым усилием потушив сигарету о стеклянную пепельницу. — Зато здесь, друзья мои, даже какая-никакая символика прослеживается. Поучительная и трагическая. Интеллигенция гибнет под колесами нуворишей.
— Да, конечно, — скривился Перельман. — Только непонятно, кто детей в школе учить будет. Химиков ведь не напасешься на каждого такого Толика.
Мы помолчали.
— Мне вот, — сказал я, — непонятно, почему Толик такой мрачный.
— А Толик на самом деле не человек, а носорог, — ухмыльнулся Перельман. Он потушил сигарету о край раковины. — Носорог вон тоже угрюмый и злой. А все потому, что носорог вечно страдает запором. Видно, у нашего Толика запор, как у всякого носорога.
— Слушайте! — вдруг подал голос Слива. — У него действительно проблема с этим… у Толика. Он мне как-то сказал, что много сидит в офисе, и от этого геморрой… и что в туалет ходит по большому чуть ли не раз в три дня и подолгу там сидит.
— Вот видишь, — назидательно сказал мне Перельман, кивнув в сторону Сливы. — Я был прав. — Он положил мокрый окурок в стакан, который Слива по-прежнему прижимал к своей груди.
Арчи замахал руками:
— Вы, друзья мои, ничего не понимаете. Толик прекрасен! Что бы вы все там ни говорили. Хотя, конечно, вы правы. Но, хочу вам напомнить, мы все выпиваем здесь и едим за его счет. А что в этом плохого? — Арчи повернулся ко мне за поддержкой. — Да, Толик, жлоб. Быдло при деньгах. Так пусть это быдло потратит деньги с пользой, на нас, таких прекрасных, чем на какую-нибудь чушь.
— Ему что — деньги девать некуда? — иронически поинтересовался Перельман. — Фантазии не хватает?
— Фантазия — продукт развитого ума, — вмешался я. — Так учил Джанбаттиста Вико. А у Толика ум недоразвитый.
О фантазиях Толика
— Ты будешь смеяться, — сказал Арчи, — но фантазии у Толика и впрямь маловато. Что такое манеры, он, как вы заметили, не понимает. Одеваться не умеет. Даже вкуса к еде у него нет. Я его с трудом убедил, кстати, не без помощи этой идиотки Аби, не ходить каждый день в «Макдоналдс». Он там завтракал, обедал и ужинал. С детства, видно, вкуса к жизни не привили. Я у него бывал пару раз в гостях, сидел с его родителями.
