Вымя
Я рано выучился читать. Еще в детском саду. И ничуть не жалею. Помню, вокруг все было непонятно. Какие-то странные предметы, люди, которые вслух что-то говорили. Приходилось постоянно напрягать мысли. А книги меня от этого избавляли. Едва я их открывал, они тут же начинали думать за меня. На душе становилось легко и приятно. И мир сразу переставал казаться новым и тревожным. Правда, у меня очень скоро испортилось зрение. Но книги я все равно не бросил. Я даже сделался преподавателем литературы. Вернее, меня таким сделали мои родители. И суть моей работы заключается в том, чтобы заставлять людей побольше читать.
У отца в детстве все было по-другому. Его ничего не заставляли делать. И даже читать не выучили, перед тем как он пошел в школу. В доме его родителей, когда он был маленьким, всегда царило какое-то необычное для нервных послевоенных лет спокойствие. Дедушка и бабушка жили душа в душу, никогда не ссорились и даже голоса друг на друга ни разу не повысили. Впрочем, лишь однажды, где-то в середине 1960-х, между ними возникло непонимание. Из-за того, что бабушка приготовила на обед вымя. Для деда это явилось полной неожиданностью. 1960-е годы, как вы знаете, вообще были очень оттепельными, очень либеральными и часто преподносили неожиданности. И, наверное, поэтому вымя тогда оказалось в большой моде у кулинаров.
Хотя Венедикт Ерофеев, если помните, примерно в эти же годы заказывать вымя в ресторане Курского вокзала отказался, предпочтя херес. Зря. В результате он не получил ни того, ни другого.
Но вернемся в дом моего отца. Итак, бабушка решила приготовить вымя. По совету Любовь Григорьевны. Эта Любовь Григорьевна лечилась у бабушки и занимала высокий пост в профсоюзах. В период советского дефицита она доставала путевки, билеты в БДТ, импортные вещи и приносила продукты питания, которые в обычных магазинах либо вообще не продавались, либо продавались, но очень редко. Если в доме вдруг появлялась палка копеечной колбасы или вырезка, или торт «Киевский», или рулон туалетной бумаги — это означало, что недавно в гости заходила Любовь Григорьевна.
В 1970-е годы такие «любовь Григорьевны» были у каждой советской семьи. В них видели ангелов-хранителей, их с нетерпением ждали, к их приходу готовились, им сразу кидались звонить, если случалась какая-нибудь беда, их имена произносили друг другу с наставительным уважением.
Но самое главное — их советы становились обязательным законом твоей жизни, особенно если в семье ты был младшим. Любовь Григорьевна, как всякий руководящий работник, увы, любила давать советы, в том числе моей бабушке и моей маме. А те считали своим беспрекословным долгом ее слушаться. Если Любовь Григорьевна говорила, что шарф ребенку нужно не покупать, а вязать из купленной на рынке шерсти, то мама по настоянию бабушки садилась вязать мне шарф. Если Любовь Григорьевна заявляла, что старая куртка у Андрейки (это она так меня называла) никуда не годится и она достанет хорошую, болгарскую, то через неделю прежняя куртка, которую я уже успел полюбить, выбрасывалась, а мне торжественно, вручали новую, болгарскую со словами «Это от Любовь Григорьевны».
Район Пискаревского проспекта возле больницы Мечникова бабушка и мама называли «районом, где живет Любовь Григорьевна». Привычка постоянно вспоминать Любовь Григорьевну сохранилась в нашей семье даже теперь, когда уже ни бабушки, ни Любовь Григорьевны давно нет.
Воскресенье. Вторая половина дня. Телефонный звонок.
— Андрюша! — в трубке голос мамы.
— Привет… мам, прости, убегаю, в куртке стою…
— Как у тебя дела? А куда ты уходишь?
— Мама, какая разница? В гости… к поэту Драгомощенко. Мне уже…
— К Аркадию Трофимовичу?! — оживляется мама.
— Да, мама, к Аркадию Трофимовичу!
— А где он живет?
— Мама, ну какая разница?
— Тебе что, трудно сказать матери?
— Хорошо… на этой, как его… господи, на Бестужевской улице… Мама, меня ждут!
— Это где? Это рядом с больницей Мечникова?
— Мама, хватит! Да, рядом.
— А-а, поняла, кажется… Это район, где Любовь Григорьевна жила?
— Мама! При чем тут Любовь Григорьевна?!
— Почему ты мне все время грубишь? — мамин голос дрожит. — Она, между прочим, тебе, сосунку, куртки импортные доставала!
Вот эта самая Любовь Григорьевна, которая жила в районе Пискаревского проспекта, порекомендовала бабушке приготовить вымя. И даже продиктовала ей по телефону рецепт. На следующий день вся семья собралась за столом на тесной кухне: дедушка, бабушка, папа, тогда еще студент университета. Меня, как вы понимаете, еще не было на свете. Даже в проекте. Даже в самых диких снах моего отца. Бабушка торжественно объявила, что «сегодня на обед у нас вымя». И добавила (оживим немного ситуацию), подняв вверх указательный палец:
— Любовь Григорьевна посоветовала!
— Мама, — иронически поинтересовался мой отец, — а в туалет мы тоже теперь будем ходить, когда Любовь Григорьевна посоветует?
— Алексей! — строго сказала бабушка. Вообще-то, сколько я себя помню, отца она всегда называла «Лёсиком». Но когда «Лёсик» надевал стиляжный пиджак, слушал на всю громкость джаз или, как вот теперь, говорил дерзости, он превращался в «Алексея».
— Сиди спокойно, — тихо сказал дед и тронул отца за руку.
— Нет, — продолжал задираться отец, — если мы едим то, что советует Любовь Григорьевна, то, может, нам и в туалет ходить, когда она скажет?
— Тебе сказали, сиди спокойно, — снова повторил дед. Бабушка обиженно поджала губы. Наконец первое доели, и бабушка всем на тарелки разложила вымя.
— Я вымя как-то иначе себе представлял, — снова подал голос отец, с опаской трогая вилкой свою порцию.
— Алексей! Не кривляйся! — строго приказала бабушка. — Ешь, как следует! Это очень вкусно!
Отец отправил в рот один кусок, долго жевал его и гонял во рту, наконец, проглотил и радостно объявил:
— Это не вкусно!
Бабушка покраснела от обиды и кротко заметила:
— Это очень вкусно. Не болтай глупости. Ешь…
Дед в их перепалку не вмешивался. Едва он попробовал вымя, как по его лицу — рассказывала мне, спустя много лет, бабушка — растеклось равнодушие. Он терпеливо ел и в какой-то момент вдруг почему-то заговорил с бабушкой о ее клинике, стал расспрашивать, как дела у пациентов. Бабушка все время пыталась перевести разговор на вымя, но у нее ничего не получалось. Дед словно не слышал ее. Он начал рассказывать о том, что происходит в академии, кто ушел на пенсию раньше срока, а кто защитил докторскую. Потом дед спросил отца, как у того дела в университете.
Наконец бабушка не выдержала. Прервав деда, она спросила напрямик, понравилось ли ему вымя.
— Вымя? — осторожно переспросил дед.
