Глава пятьдесят пятая
«Неуловимый» — кофе с обманчиво-двойственным свойствам запаха.
Джи Арон & Со. «Справочник кофейной торговли»
— Мне надо поехать в Харар, — сказал я Фикре. — Нужны новые семена для посадки.
— Ну да. Хочешь, чтоб я поехала с тобой?
Я заколебался:
— Тебе не слишком обременительно остаться тут? Народ будет лучше работать под присмотром.
— Ну да. Может, подкупишь еще кое-чего в хозяйство? Если хочешь, могу составить список.
— Это будет замечательно. — Я взглянул на нее. — Ты знаешь, что я тебя люблю?
— Да, знаю. Возвращайся скорей.
С делами в Хараре я покончил стремительно, и тут мне подумалось, не заглянуть ли к Бею, может, он знает что-нибудь про Хэммонда.
Что-то иное было в облике знакомого дома. Наверное, исчезли резные лампы, свисавшие с балкона. Я постучал в дверь. Ее открыл человек, лицо которого было мне незнакомо.
— Чем могу служить? — спросил он по-французски.
— Мне нужен Ибрагим Бей.
Человек скорбно улыбнулся:
— Как и всем нам. Он отбыл.
— Как? Куда?
— Должно быть, в Аравию, — пожал плечами человек. — Отъехал внезапно, чтобы избежать кредиторов.
Что за ерунда.
— Вы уверены?
Незнакомец рассмеялся, явно искренне:
— Разумеется, уверен. Я один из них. Мне еще повезло. Я получил в счет долга этот дом. Мерзавец уже давно задумал скрыться, в доме нечего даже продать.
Внезапно меня пронзила мысль — настолько кошмарная, что я даже не мог заставить себя как следует ее осмыслить.
— Не читаете ли вы случаем по-арабски? — медленно проговорил я.
— Да, немного, — кивнул он.
— Позвольте, я покажу вам кое-какие бумаги?
— Извольте… — развел он руками.
Я вернулся в дом французского купца и отыскал бумаги, которые подписал, когда покупал Фикре. Возвращаясь назад теми же улицами, я снова постучал в резную, с орнаментом дверь дома, в котором прежде жил Бей. Новый хозяин, разложив перед окном бумаги, принялся их просматривать:
— Вот это счет на продажу.
Слава Богу!
— Это чек за десяток корзин высокосортных фисташек из Каира. А этот, — от постучал пальцем по очередному документу, — счет за погрузку некой партии кофе. А это, — он взял в руки сертификат на собственность, — письмо. Скорее, записка, кажется, адресованная вам.
Если вы когда-либо освободите ее, вы должны будете это порвать…
— Что с вами? — встревоженно спросил незнакомец. — Может, выпьете немного кофе?
Он выкрикнул что-то на языке адари, вошел слуга с кофейником.
— Нет, нет! Прошу вас… о чем там говорится?
— Тут написано: «Друг мой, не судите нас слишком строго. Теперь крайне сложно зарабатывать на торговле кофе, а у меня уже образовались многолетние долги. Когда вы слегка остынете, надеюсь, вы вспомните, что заплатили исключительно по своей доброй воле. Что касается девушки, простите ее. Она влюблена, и иначе она не могла».
Я не понимал. О чем это он? Что значит, иначе она не могла? За что я должен простить Фикре? Откуда он узнал, что она влюблена в меня?
Если только…
Что-то еще сошлось в моем мозгу, обрывки отдельных воспоминаний внезапно воссоединились, подведя логичный итог.
«Врача это не обманет, но может обмануть ослепленного страстью мужчину — мужчину, который верит в то, во что ему хочется верить».
Мне необходимо было вернуться на ферму.
В подобном путешествии нельзя спешить — джунгли вцепляются в тебя, хватают за ноги, обвивая их лианами, джунгли нацеливаются на тебя ветвями и листвой, опуская свою руку тебе на сердце и шепча погоди! Джунгли высасывают твои силы, подавляют твою волю.
Кроме того, я уже понимал, что я обнаружу.
Фикре исчезла. Мулу исчез. На складной кровати трепетала записка:
Не пытайся искать нас.
И потом, уже несколько иным почерком, как будто в последний момент вернулась назад, не желая уйти без этого последнего, поспешного объяснения: Он единственный мужчина, которого я когда-либо любила.
Не буду пытаться объяснять, что я чувствовал. Думаю, вы можете себе это представить. Не просто отчаяние, не просто горе — кромешный, сокрушительный, удушающий ужас, как будто весь мир рухнул подо мной. Как будто я потерял все. Но ведь, понимаете ли, так оно и было.
В конечном счете, именно такие истории мы представляем себе: опасные сюжеты, где нас убивают, спасают или оставляют без средств существования посреди джунглей в трех тысячах миль от родины.
Должно быть, они замыслили это задолго до нашего знакомства. Возможно, происходило это в то время, когда мы с Гектором прохлаждались в Зейле: они прорабатывали детали, выстраивая каждый нюанс, доводя внешнюю обертку — приманку — до такого совершенства, такой неотразимости, что не заглотить ее я не мог.
Была ли наживка предназначена именно мне? Разумеется, приезд англичанина — молодого, наивного, импульсивного, для которого не существовало ничего, кроме бурлящей в венах крови, — должен был вдохновить их…
Истории, рассказываемые в безлюдных землях. Алмазные паутины, плетущиеся для заманивания беспечных насекомых. Возможно, некоторые вполне правдоподобны. Скажем, вполне возможно, я думаю, что Фикре выросла, как она и рассказывала, в гареме, — как иначе можно объяснить ее образованность, ее знание языков? Предполагаю, что вряд ли она была невинна к моменту нашей встречи — она явно уже прекрасно владела искусством постели. Возможно, именно потому ей и вздумалось соблазнить меня, чтоб я и думать забыл о всякой проверке.
Но одно было совершенно бесспорно: им обоим нужны были деньги. А у меня деньги были — полный сейф. Я и прежде платил за секс, это было им обоим очевидно, но те деньги, которые заплатил бы мужчина за подобное удовольствие — ничтожная малость в сравнении с тем, чего хотели они.
Они понимали, что истинный куш можно урвать, заставив меня платить за любовь.
В точности сказать я не мог, по какому сценарию строился спектакль. Но я мог начать сводить воедино возможное, вероятное, создавать различные версии хода событий, выверяя затем достоверность каждого, подобно тому, как, ударяя монетку о монетку и прислушиваясь к звону, можно определить, какая из них фальшивая, какая настоящая…
И так, в кропотливых трудах, я и сам стал рассказчиком историй.
Все началось с гарема где-то на далекой окраине оттоманской империи. Торг невольниц. Молодой купец, который, по правилам, не должен был там присутствовать среди всей этой вельможной знати. И игра в шахматы — партия, которую купец проиграл невольнице, озлобленной, непокорной.
