— А сонеты Шекспира?
— Ну, разумеется, читал!
Я несколько уязвлен тем, что меня можно счесть полным невеждой оттого, что не читал ничего арабского.
— Как-нибудь я прочту вам стихи Хафиза из Шираза. Это был перс, но как глубоко мыслил. «Взвесив влияние разума на любовь, я открыл, что оно как капля дождя, падающая в море, оставит легкий след на поверхности и исчезнет…»
— Весьма любопытная мысль.
— Роббэ? — гудит рядом другой голос. — Послушайте-ка: «Посадив кустики кофе на горе Килиманджаро, автор по истечении шести месяцев эксперимента обнаруживает, что молодые саженцы превосходно развиваются».
— Весьма впечатляет, Гектор.
— «Подобно Хафизу, пей вино под звуки струн, ибо и сердце звучит шелком струн своих». Как я завидую вашему занятию, Роберт! Воистину поэт царь над людьми.
— Как это верно, Ибрагим.
— «Порой при недостатке времени известны случаи, когда землю в местах, предназначенных для посадки, ковыряют и рыхлят ломами, но это мера негодная и неблагодарная. Делайте посадочные ямы глубже, как только позволяют вам средства и ваше терпение».
— Благодарю, Гектор. Непременно приму это к сведению.
Это просто несносно. В тисках между рассуждениями Бея о любви и рассуждениями Гектора о вбивании кольев, о посадочных ямах, выращивании саженцев и мульчировании, мне не оставалось ничего иного, как ждать, когда караван снова двинется в путь.
Я тайно лелеял образ грациозного обнаженного черного тела, ступающего в водоем среди пустыни. Я столько времени уже не имел женщины.
— Не хотите ли кофе, Роберт?
Я поднимаю глаза. Это подошел Бей, хочет присесть рядом. Я пытаюсь читать рассказ в «Желтой книге», некий салонный юмор Мередита. Но, признаюсь, сосредоточиться никак не мог, даже до этого вмешательства.
— У вас есть с собой?
— Разумеется. Никогда не путешествую без мешка с зернами. — Бей хлопает в ладоши. — Фикре — Мулу! Кофе, прошу вас.
Оба поспешно приближаются. В мгновение ока разводят огонь, распаковывают кофе, находят глиняный кофейник и чашки, мелют зерна. Разведенный огонь доводят до нужной температуры. Откуда-то извлечена миниатюрная чаша с розовой водой.
Пожалуй, все готово, чтоб мы насладились кофе.
— Гектор! — окликает Бей.
— Айэ, если насчет кофе, я присоединяюсь.
Фикре подходит, чтобы оросить нам лица розовой водой, — вся в поту, на черной коже крохотные серебристые капли. Я заглядываю ей в глаза. Но они пусты, невыразительны.
И тут чувствую: мне в руку скользит кофейное зерно. Я наклоняюсь и дотрагиваюсь до единственного места, недоступного взглядам Бея и Гектора, провожу рукой по ее лодыжке, на мгновение сжимаю.
Ее глаза по-прежнему не выражают ничего. Совершенно ничего. Но внезапно чувствую: она дрожит, будто стоять вот так ей стоит неимоверных усилий.
По пути из Биокобобо мы пересекаем плоский бассейн реки Дахелимале, и начинается подъем в горы. Иногда мы проходим мимо возделанных земель — длинные узкие полоски разбросаны явно беспорядочно среди зарослей. Рослые чернокожие расхаживают все как один с палкой поперек плеч, согнутые в локтях руки перекинуты через нее вперед, кисти болтаются на ходу. Женщины обернуты тонкой алой, бирюзовой или зеленой тканью. На лбу украшения из монеток. Дети голы. Хижины их в виде бугров, покрытых кожей или ковриками. Возникает ощущение, что все это времянки.
Бесконечное путешествие уже начинает изматывать. Теперь исчезло чувство опасности, возникавшее, когда шли через пустыню, но горы к концу каждого ночного перехода кажутся все такими же далекими, как в начале пути.
Милая Эмили.
Я тупо смотрю на чистый лист. Он как соляная пустыня — яркое белое сияние, по которому пляшет слепящими бликами солнце. Похоже, слова, как и мысли, из меня испарились.
Я прикрываю глаза. Лицо Эмили всплывает передо мной. Она хмурится.
— Роберт, сосредоточьтесь! — говорит она.
Я улыбаюсь, открываю глаза. Но передо мной все тот же назойливо чистый лист.
— Кофе! — призывает Бей.
Запах жареных зерен стелется по лагерю; я сворачиваю листок, засовываю в карман.
— Иду.
Кажется мне или Бей в самом деле сегодня пристальней, чем обычно, останавливает свой взгляд на мне и Фикре, когда она готовит кофе. Взгляд из-под нависших век тяжел и непроницаем. Фикре омывает нам лица, потом подносит чашки с кофе. Передать что-либо нет никакой возможности.
Но, допивая кофе, я обнаруживаю на дне что-то. Зернышко среди гущи.
Часами я ломаю голову, что могут означать эти дары. Возможно, разгадка таится в разновидностях каждого зерна? Но рассмотрев зерна, обнаруживаю, что все они обычный харарский «мокка», те самые, из которых приготовлен кофе.
И вдруг меня осеняет. Не в зернах заключен смысл: смысл в самой тайной их передаче. Она дает мне этим понять, что в этом заключено ее ко мне доверие — единственное, чем она в этой жизни располагает, единственное, что способна предложить.
Наконец, во вторую ночь после Биокобобо, внимание Бея переключается на нескончаемое перемалывание с Гектором достоинств и недостатков контракта. Я замедляю шаг, потихоньку пробираясь к хвосту каравана, туда, где Фикре. Она оглядывается по сторонам, потом тоже убавляет шаг. Как бы случайно мы с ней оказываемся среди бедуинов, их верблюды заслоняют нас от прочих глаз.
Всегда есть вероятность, что кто-то нас может подслушать. Мы изъясняемся недомолвками, вернее, обмениваемся пустыми, ничего не значащими фразами.
— Ты очень хорошо говоришь по-английски, — шепчу я.
— По-французски лучше.
— Je suis Robert. Robert Wallis.
[38]
— Oui. Je sais. Je m’appele Fikre.
[39]
По-абиссински это значит «любовь».
— Боюсь, мое имя совсем ничего не значит.
— Но это хотя бы твое настоящее имя, — говорит она, зло скривив губы.
— Так, значит, Фикре…
— …это то, как вздумал назвать меня хозяин. У меня, как у собаки, ничего нет, даже собственного имени.
Впервые я ощутил силу ее… как тогда выразился Бей?.. «непокорности»? Я бы скорее назвал это неистовостью. Эта хрупкая девушка — вся как мощный кулак, сжатый в яростном сопротивлении.
Но вот она резко скакнула вперед. Бей, насупив брови, оглядывается через плечо на свой караван. В мгновение ока между ней и мной пространство уже в три десятка футов.
