Ну, тут просто срезонировало. В себе она эту тьму прочувствовала.
И не обязательно ей знать, что я всего лишь к месту процитировала евангелиста Матфея.
Говорят, кризис поможет провести ротацию кадров… От невежд избавиться…
Вдруг меня на место замзавши передвинут… Вот бы…
В середине дня Ева сама объявляется.
Есть между нами связь, есть…
Звонит, как всегда, на ту минутку, которая у нее не имеет размера. Подчиняет себе все, что хочет, и не боится неудачи. Во всяком случае, время под нее прогибается.
– Улетаю на днях. Нужно по делам в Америку. Вернусь, повидаемся? – планирует она с такой свободой, которой у Кристы нет, даже когда ей нужно в булочную.
Но так хочется научиться ее залихватскости… И, не дождавшись удобного повода, Криста выпаливает:
– Купи сегодняшнюю газету!
Хорошо хоть, что удается сказать не слишком хвастливо.
Ева вмиг схватывает, о чем речь, и реагирует точно так, как хотелось бы Кристе:
– Напечатали? Это победа. Твоя заслуга.
И хотя губы Кристы бормочут скромно-лживое «да я тут ни при чем…», внутри восстанавливается ликование, которое посетило ее утром во время путешествия в страну иллюзий.
А Ева больше не возвращается к публикации. Разве что косвенно, заговорив о Лине с Матвеем. Оказывается, они сегодня улетели в свой Цюрих. Евин шофер отвез их в Шереметьево.
– Какие-то странные стали…
Вроде обычный зачин обычного женского разговора, в котором из всех оттенков слова «странный» выбираютcя только негативные и оно никогда не используется в чацком смысле: «…а не странен кто ж? Тот, кто на всех глупцов похож».
Но нет, у Евы и тон не сплетницкий, и сбор информации скорее адвокатский, чем прокурорский… Удивительно, как она балансирует между высокомерным «не больно-то и надо» и униженным «мной пренебрегли». В ее интерпретации нет ни того ни другого. Каждый имеет право на сердечную тягу и на неприятие.
Оказывается, Матвей еще на Салоне уговаривал Еву с Павлушей прийти к ним в гости, а потом раз – и пропал. Оба ушли в несознанку.
– На их автоответчик наговариваю приглашение, зову к себе – мне-то все равно, на какой территории встречаться. Нет отклика. Жду… Знаю же, скоро улетают. Вчера, наконец, сталкиваемся нос к носу на конференции. После заседания зовут к себе. И Василису зачем-то прихватывают. Ну, думаю, ладно…
– Так ты знала про статью? – потускневшим голосом перебивает Криста. Не хватает самообладания, чтобы скрыть разочарование.
– Успокойся! Не знала! – резковато отвечает Ева. – Откуда?
– Неужели Василиса не проговорилась? – уже совсем по-простецки спрашивает Криста.
– А она-то тут при чем?
Криста сжимается, молчит. Не хочется делиться лаврами первопечатника…
– То-то Василиса с Матвеем была как-то необычно… – Ева мешкает, честно ища слово. И едкость растворяется старательной точностью: – Забавно почтительна… Да брось, это не важно. Ну, так мы едем. У «Алых парусов», что на Бронной, просят притормозить. Паркуемся. Матвей, естественно, ни с места, а Лина бежит в магазин. Значит, они заранее не готовились к нашему визиту. Я из солидарности иду с ней. Вижу, торт берет и к кассе… А есть хочется. И мне, а уж мужикам – точно. Ну, сама набираю всякой всячины, готовой, полуготовой. Приезжаем – я сразу на кухню. Так Линка даже там со мной не осталась наедине. Хлопочет, бегает туда-сюда без всякой на то нужды… В общем, странно все это… Ой, меня тут зовут, опаздываю! Ну, пока! До встречи…
В воскресенье Криста с азартом мчится на работу, буквально летит, так как Хорошевка редкостно пустынна, а маршрутный уазик еще в Крылатском забит под завязку и не спотыкается о взмахи попутных пассажиров.
За довольно спокойное дежурство она успевает соорудить пару информашек, которые подписывает прозрачным псевдонимом «М. Кристалинская». Как привет отцу, который собирал виниловые диски с записями безголосой, но душевной инженерши и слушал глуповатые песенки, особенно когда мать заводила свою привычно-ругательную пластинку.
За обедом Криста сочувствует коллеге из рирайтерского отдела, который при всякой встрече начинает канючить: «Ой, меня сократят!» Как будто именно над ним висит дамоклов меч.
– Тебе хорошо, ты – незаменима, – льстит он, и Криста чуть напрягается, чтобы нечаянно не выпустить наружу уверенную радость. Отдавало бы самодовольством. А нужно сдержанно и с достоинством принять заслуженное подношение.
Чувствует себя королевой.
В понедельник на летучке заявляет четыре полноценных материала, заказывает фотографов на две премиальные тусовки и как должное принимает освобождение от следующего дежурства.
Ее здесь ценят…
Вторник пролетает незаметно, в муках творчества, а днем в среду, когда до вернисажа в Третьяковке остается всего ничего, шеф вдруг сам звонит, не через секретаршу. Просит прямо сейчас заехать в контору. Голосом, с которым не поспоришь.
Ну что там еще?! Вот всегда так! Своим чутким руководством отрывает от срочного дела.
Опоздаешь на презентацию – пропустишь главную фишку для репортажа. А вдруг хеппенинг какой приключится? Типа того, что пятидесятилетняя спонсорша нового проекта выйдет к микрофону в маске-самоделке с длинным носом или спляшет канкан, кокетничая тонкими щиколотками. Претензия на концептуализм. На пионерлагерном уровне…
– Я очень доволен твоей работой, – говорит шеф, заставив Кристу сесть на стул.
Она радостно, открыто улыбается. Никакого предчувствия.
Шеф опускает глаза и говорит как по бумажке, как заведенный, как… Не торопясь, но и не оставляя зазора между фразами.
Никак не вклинишься.
Начинает с главного: «Я вынужден тебя сократить».
Приговор. Кому? Кристу прошибает пот.
Ой, она же в однотонной рубашке из крепдешина…
Чтобы скрыть расплывающиеся подмышки, Криста крепко прижимает локти к телу. Напрягается.
Вот-вот во впадинах захлюпает…
А как же теперь поиски отца? Где взять деньги? И на фотку мою он уже никогда не наткнется…
Мысль острым ножом входит в тело… Тронешь, попытаешься ее вытащить – умрешь…
Инстинктивно больше не думает о главном.
Слышит каждое слово, но запоминает только то, что хоть как-то врачует уязвленную гордость.
– Если все наладится, возьму тебя обратно… – без выражения гундосит шеф.
Бедный, как ему неприятно…
– …И при любой возможности буду тебя привлекать… Твоей колонки больше не будет…
По периферии сознания проходит самое обидное: на ее поле будет теперь пахать Василиса со своей помощницей. С прохладцей, видимо. Вместо одной – двое…
