Потом журналисты обнаружили много предзнаменований, откопали, что готовый «Титаник» вопреки обязательной традиции почему-то забыли освятить, нашли матроса, который, повинуясь предчувствию, самовольно сошел на берег на промежуточной стоянке…
Артур Генри Рострон…
В Еве всегда начинало звенеть от вдруг выхваченного чистого звука, так и тут ее нутро отозвалось на безоговорочное благородство.
Трудно было после всей этой информации переключиться на конкретную задачу. Но надо.
В Интернете нашлись кусочки мозаики: а-ля карт ресторана «Риц» из девяти перемен с описанием приготовления розового пунша и омара «Термидор» («одно членистоногое на две порции… положить панцирем вниз и жарить пять – восемь минут, покуда панцирь не покраснеет, а мясо не потеряет прозрачность…»), подвыцветшая открытка с перечнем блюд третьего класса – восемь недлинных строчек – и сообщение о том, что в 2004 году полное меню было продано на аукционе «Сотбис» за пятьдесят тысяч долларов. Ева обнаружила его в Ленинке и переписала в тетрадку.
Оказалось, всего было четыре разных меню: одно в ресторане «Риц» и три по классам. В первом – одиннадцать перемен.
– Что-то в этом есть от той, древней жизни – у греков ночь делилась на три стражи, у римлян – аж на четыре! – Вслух комментируя узнанное, Ева зашла в Павлушин кабинет. Захотелось с ним поделиться.
Позвала в гостиную, усадила рядом и, с удовольствием перекатывая во рту вкусные словечки, принялась зачитывать списки:
– «Первая перемена. Hors d`oeuvre: канапе «Адмирал» или устрицы по-русски. Вторая. Супы: консоме «Ольга» или суп-пюре «Жемчужный». Третья. Рыба: пошированная семга под соусом «Муслин». Четвертая. Антре: филе-миньон «Лили», или цыпленок лионез, или кабачки marrow farci».
Отправила Павлушу к буфету, за порто, глотнула из рюмки и продолжила.
В пятой перемене два мясных блюда (ягненок в мятном соусе или утка, глазированная кальвадосом с яблочным соусом) с четырьмя гарнирами и так далее. Во втором классе – три перемены. В третьем все названия шли в столбик, скопом, без какого-либо деления.
Не один день Ева с Джазиком мотались по московским рынкам. Вроде бы везде – изобилие, но в одном месте не собрать необходимые пряности для точного соблюдения рецептов.
Потом вместе с домпомощницей стояла у плиты. Павлуша на подхвате.
Ресторан «Риц» и первый класс разместились в гостиной, второй класс в Павлушиной мастерской и третий – на кухне. Накладывай сам. Никаких принудительных «или». Бери все, что хочешь, и столько, сколько поместится в желудок.
Гости ели молча, не как обычно. Ни одному прихожанину не захотелось комментировать сложно инструментованную гастрономическую симфонию. Может быть, потому, что с яствами вбирали в себя философское осмысление смерти.
Через еду прочувствовать и продлить жизнь…
Самые сообразительные пировавшие признались потом, что хоть по ложке, хоть по кусочку, но попробовали каждого блюда. И выжили, не лопнули. Ева обзвонила почти всех, проверила.
Никак не связалась только с одним гостем, наполеоновского роста, вида и, как сильно позже выяснилось – наполеоновских же политических амбиций. Далеко он потом пошел и высоко поднялся. Кто-то его привел, не вникала… Кивнула, спутав с Павлушиным кузеном. А он… Не сводил с нее глаз. Ну точно как Наполеон при единственной встрече с Жюли Рекамье. Недавно перелистывала книжку о ней и наткнулась на интересный эпизод. Когда все обсуждали поездку в Клиши, Бонапарт нарочито громко объявил, что тоже бы хотел поехать. Жюли не подхватила… За обедом он оставил рядом с собой место, но Жюли не поняла приглашения и села поодаль. Будущий император был раздосадован. После обеда начался концерт. Наполеон упорно смотрел не на оперную диву, а на Рекамье. Она же… Она была увлечена пением. «Вы любите музыку, мадам?» – подошел он к ней после концерта. Но и эта попытка провалилась – ее отвлекли…
И я упустила возможность суперполезного контакта в конъюнктурном отношении. Жаль? Нисколько.
Поминки по «Титанику» удались, а чем сейчас удивить народ?
Вспомнилась первая Венеция… Запах затхлости перебила тогда в ресторане. Душистое асти-спуманте и папского замка вино пропитали ее всю физически прочувствованными стихами… С помощью еды-питья проникаешься не отвлеченными, а конкретными смыслами…
Еще слушая вполуха Василисины претензии к окружающим – на службе и вне ее, – Ева уже знает: источником нового салонного сюжета будет Евангелие. Естественно, в начале – слово. А потом уж вкусим все, что упоминается у четырех евангелистов.
Без напряга вспоминается смоква, пять хлебов и две рыбы, молодое вино, пасхальный агнец…
Кажется, все?
Научная добросовестность заставляет подняться на второй этаж к книжным стеллажам.
Толстенный том в коленкоровом переплете с золотым обрезом тяжело держать на коленях, с ним не усядешься на диван и не ляжешь в кровать, за столом тоже проблема: самый мягкий карандаш скользит по мелованной бумаге, царапает ее… Ручкой отчеркивать нужное? Нет, что-то в этом кощунственное… Для работы домашняя Библия не годится.
Ева кличет Джазика и едет в ближайший, недавно достроенный храм святого благоверного князя Александра Невского. В церковной лавке покупает четыре свечки и тотчас ставит их возле новенькой иконы Николая Угодника. За здравие дочки и сына, за мать, за Павлушку. Себя, что ли, добавить? А, это не обязательно.
Возвращается к прилавку и рассматривает несколько изданий Евангелия. Берет квадратный кирпичик с текстами четырех евангелистов на газетной бумаге и уже в машине начинает читать: буквы большие, четкие, можно обойтись без очков.
Ага, акриды и дикий мед надо добавить в будущее меню. С медом более-менее ясно, а вот акриды…
О них споткнулась, когда первый раз в жизни читала Евангелие. На каникулах между пятым и шестым классом. Солнце, дача… Фиоритуры кузнечиков аккомпанируют неинтересным спорам взрослых. Чтобы послушать Прокофьева, надо закрыть окна и посидеть в духоте… (Надо же, помнится, как первые месячные, как первый поцелуй… Все это было тогда же и там же.) Бабушка дала в руки булгаковский роман. Ева в один присест проглотила его и после жить не могла, пока не добралась до источника. Первоисточника. Незнакомые лексемы тут же проясняла. Оказалось, в толковании нуждаются не только замысловатые притчи, но и простые вроде бы слова.
Столько в Книге неоднозначного…
Некоторые переводчики вместо слова «акрида» сразу пишут «саранча». Имеется в виду особый ее вид, который до сих пор едят на Востоке. То есть членистоногие, как и омар «Термидор» на «Титанике». Хотя… Не повторять же прошлое блюдо. Заменю креветками.
Но есть и другая версия. Акриды-то ел вегетарианец Иоанн Креститель, так что тогда никакие это не насекомые, а всего лишь плоды рожкового дерева. Растет на Ближнем Востоке. Образец стерильности – растение настолько чистое, что в нем не заводятся никакие паразиты. Его стручки наподобие бобовых. Семена на вкус сладкие, похожие на какао, их можно есть сырыми, а можно высушить и смолоть в муку для выпечки хлеба. Древние использовали семечки как меру веса, а потом именно в каратах (еще одно название стручка рожкового дерева) стали измерять массу и объем драгоценных металлов и камней.
