Дальше тропинка шла почти по краю обрыва, и мы гуськом, стараясь не заглядывать на ходу за этот край, не спеша двигались по ней, пока она не привела нас к более пологому каменному спуску; в монолите этой горы были выбиты ступеньки. Камень был невероятно гладким и отполированным и, чтобы не соскользнуть вниз, нам приходилось спускаться как по лестнице-стремянке, держась руками за верхние ступеньки и нащупывая ногами нижние.
– А-а-а! – донесся до нас радостный крик генерала, когда мы подошли к мостику. И тут же в небо полетела, шипя, зеленая ракета.
Генерал стоял на своем островке и махал нам правой рукой, в которой держал ракетницу.
Перейдя через мостик, мы оказались на гладко подстриженной лужайке, перечеркивая которую, ко входу в дом вела дорожка, выложенная из красного шестиугольного кирпича. Дальше по ней мы уже шли за генералом.
За парадными дверями с витражными стеклами нас ждали ковры, лестница из красного дерева, ведущая на верхние этажи, древние картины, висевшие на стенах, и, конечно, другие, менее величественные, но столь же прекрасные деревянные двери с инкрустациями из полированного ореха и самшита.
– Я вам тут кое-что покажу! – задорно и немного хвастливо произнес Казмо, приглашая жестом следовать за ним под лестницу.
Там, открыв низенькую дверцу, настолько низенькую, что, проходя в проем, нам приходилось пригибаться, он включил свет и повел нас вниз по высоким бетонным ступеням.
– Я вам покажу мое именное оружие, – негромко и не оборачиваясь сказал он.
Мы с интересом ожидали увидеть обещанное, и вот, открыв еще одни двери, он впустил нас в большую комнату, стены которой были закрыты полированной древесиной, и на этих стенах, точнее на разных крючках и в различных пазах, и горизонтально, и вертикально висели, лежали и стояли десятки карабинов, винтовок, автоматов, огнеметов, и особенно я был поражен тем оружием, назначения которого я не знал и не мог понять. Айвен ходил вдоль стен, причмокивая от удовольствия. У остальных тоже глаза горели. Кто-то гладил приклад винтовки с оптическим прицелом, кто-то трогал холодный металл огнемета. Проснулись военные инстинкты героев, ничего не скажешь!
– А там, – Казмо ткнул рукой в сторону еще одной двери, – там есть патроны ко всему, что здесь!
Я не ходил вдоль стен, как Айвен, и не трогал пальцами красиво украшенный чернью ствол старинного или сделанного под старину ружья, как это делал Тиберий. Я стоял и наблюдал за будущим правительством. Это было намного интереснее. Одному Господу было известно, о чем они в этот момент думали, о чем вспоминали. Но здесь присутствовала такая торжественность, такая многозначительная молчаливость, что вообразил я себе происходящее, как некий ритуальный танец, исполнение которого было необходимо для благополучного совершения завтрашней революции.
– Ну хватит любоваться! – поторопил гостей хозяин виллы. – Теперь пойдем наверх.
Наверху, прямо на террасе, появился длинный стол, а на нем этакими цветочками-ромашками были разложены открытые жестяные консервные банки и из каждой торчало по ложке. Там же на столе стояли, по одной с каждого края, большие деревянные тарелки с грубо нарезанным хлебом.
– Присаживайтесь! – скомандовал довольно вежливо генерал. – Сейчас подадут остальное.
Пока мы сообразили, на что присаживаться, прошло минуты две – просто сразу не было видно, что под столом в две шеренги стояли деревянные крепкие табуретки.
На террасу вышел седоватый мужчина лет сорока пяти во фраке с подносом в руках. На подносе стояли стаканы, бокалы, фужеры; казалось, что все они разные.
Когда этот человек, по-видимому, слуга генерала, приблизился к столу, я заметил что-то странное в его походке, и каково же было мое удивление, когда я увидел, что одна нога у него была деревянная! «Боже! – подумал я. – Неужели нельзя сейчас, в конце двадцатого века, сделать ему нормальный протез, чтобы он не мучился со своей деревяшкой, более подходящей для участия в фильмах о пиратах».
Расторопно расставив стаканы, бокалы, фужеры, слуга ушел с террасы, но буквально через пару минут вернулся, на этот раз принеся стопку тарелок и две бутылки вина.
– Это для начала! – генерал кивнул на бутылки. – А вы давайте раскладывайте! Здесь лучшая тушенка, какую я только пробовал. А вот та, самая широкая банка, – гвоздь программы! Ей сорок восемь лет – американская лендлизовская помощь Западной Европе. Замечательная вещь! Не то что всякие ресторанные куры и фазаны!
– О! – воскликнул удивленно Айвен, держа в руках промасленную банку, размером поменьше ленд-лизовской. – Наша, ей-богу наша!
– От родины не уйдешь! – полушутя-полусерьезно произнес Вацлав.
Слуга принес еще шесть бутылок на подносе и поставил их на стол.
– Садись с нами, Феликс! – по-отечески сказал ему Казмо.
– Слушаюсь! – отрывисто ответил Феликс и, выкинув деревянную ногу вперед под стол, опустился на табуретку, а потом придвинулся поближе к краю стола.
– Налили? – спросил Казмо.
Ребята торопились. Бутылки громко булькали, делясь содержимым. Наконец все застыли, держа бокалы и стаканы в руках.
– За успех! – сказал Айвен.
– Подожди! – оборвал его генерал. – Сначала скажет президент…
И он замолчал, задумавшись, но все терпеливо ждали его слов.
– Я хочу торжественно пообещать вам, – наконец заговорил Казмо, – делать все для процветания и счастья нашего города! И, если надо, я готов взять в руки любое оружие, чтобы с ним в руках повести вас на защиту отечества, на защиту наших интересов!.. Давайте выпьем за нас, за наш город и за наше великое будущее!
Стекло, из которого были сделаны бокалы и стаканы, звенело очень глухо. Все-таки не хрусталь.
Генерал, допив вино, положил себе на тарелку большой кусок ленд-лизовской тушенки, разломал его вилкой и, заедая хлебом, стал жевать громко и смачно.
Мне попалась банка с японскими иероглифами. С осторожностью я выложил из нее кусок чего-то на свою тарелку и понюхал.
– Китовое мясо в соевом соусе! – заметив мои сомнения, сквозь набитый едою рот, сообщил мне генерал. – Только вы не подумайте, – дожевав, вновь заговорил хозяин виллы, – не подумайте, что я так каждый день питаюсь, да и вообще, что это всегда было моей любимой едой. На фронте я любил ресторанную кухню, а эти вот консервы терпеть не мог. Это нормально: на фронте что-то должно тебя связывать с мирной жизнью, ну а здесь, в мирном городе, у меня всегда возникала необходимость в чем-то военном… И мне, слава Богу, всегда шли навстречу…
Мы пили и закусывали. Китовое мясо отличалось почти полным отсутствием вкуса, и если бы не соевый соус, его, должно быть, вообще нельзя было бы есть. Добросовестно доев кусок японского кита, я для разнообразия положил себе немного русской тушенки, но в этот раз мой выбор заставил меня скривить губы – русская тушенка оказалась жиром с редкими сгустками мяса, настолько редкими, что я так и не разобрал его вкус.
