– А ты что, издателем был? – переспросили этого умника.
– Нет, переплетчиком, – ответил он, и на этом разговор прекратился.
– А что хоть там сжигают? – не утерпел и спросил я у ребят, стоявших рядом.
– Какую-то неправильную книжку про Аллаха, – ответил мне невысокий парень с вытатуированным якорем на предплечье.
– А что будет потом?
Что будет потом, парень не знал.
– Пионерский костер! – мечтательно, словно вспоминая что-то дорогое сердцу, произнес Айвен. – Взвейтесь кострами синие ночи, мы пионеры, дети рабочих…
Последние слова он уже пел.
А я спросил его: что такое пионеры? Это какое-то особое название детей рабочих?
– Нет, – он махнул рукой, – это детская политическая партия на моей родине. – И тут же продолжил эту, судя по всему, детскую песенку: – Близится эра светлых годов. Быть пионером всегда будь готов…
– Забавные слова, – заметил я, – если «мы уже пионеры», то зачем надо быть готовым еще раз быть пионером?
– Ты этого не поймешь! – сказал Айвен мягко, стараясь не обидеть меня.
Книги догорали, но теперь зрители тащили и бросали в огонь сухие ветки кипарисов. Темнело. Хоровод разошелся, но теперь возле костра включили магнитофон и подыскивали мелодию повеселее. Наконец нашли и врубили ее на полную мощь двух колонок. Тут же арабы и многие из европейцев ударились в танец.
Я отошел на край площадки, освобождая пространство для танцующих. Ко мне приблизился Вацлав. По его лицу было видно, что настроение у него скверное.
– Во всем этом меня радует только одно, – сказал он упавшим голосом. – На этот шабаш не пришел генерал Казмо!
«Да, – подумал я. – А ведь генерала действительно не было. Ну что ж, будущий президент должен беречь свою репутацию и не посещать сомнительных праздников…»
На следующее утро в городе здорово пахло гарью.
Этот запах просто ворвался в наш номер, как только я распахнул окно. Удивительно, что Айвен не проснулся. Будь я на его месте, я бы мигом вскочил, подумав, что в гостинице пожар.
Но сосед мой негромко сопел, уткнувшись в подушку. «В принципе, ему это не страшно», – подумал я, вспомнив про новенький противогаз.
Уже выходя из номера, я чуть было не упал, споткнувшись о два посылочных ящика, оставленных почтальоном под нашей дверью.
Хорошо все-таки иметь родственников, которые заботятся о тебе, что-то присылают, пишут письма…
Город еще спал – я даже не знаю, почему я проснулся так рано в то утро.
Было так тихо, что я устыдился звука своих шагов, гулко разносившегося по улице, и старался ступать мягче.
Уже изученной улочкой, ведущей вниз, я шел к набережной.
Солнце только-только стало опускать свои лучи с крыш домов на окна вторых и третьих этажей – теперь там, наверное, начинали просыпаться люди.
А набережная была пустынна, и море, стараясь не шуметь, плескалось рядом с песочным берегом.
Солнце тяжело и величественно поднималось над горизонтом, и мне показалось, что я вижу, как оно поднимается. Я даже чуть повел головой вверх через какую-то минуту – словно провожал взглядом светило, стремящееся занять свое царское место на небесном троне.
На горизонте виднелась малюсенькая точка какого-то рыбацкого баркаса. Жаль, не было у меня ни подзорной трубы, ни бинокля. А так хотелось приблизить к себе этот баркас и посмотреть на рыбаков, на их улов.
Баркас уходил вправо, вдоль линии горизонта, и точка его постепенно растворялась в этой линии. Я повернулся спиной к морю и посмотрел на гору – она вся была в солнечном свете, и зелень деревьев своей яркостью ослепляла меня.
И снова пришли мысли о гимне, а с ними – и мысли о человеке, для которого и о котором этот гимн должен быть написан. И мысли эти не были мне приятны. Но я снова и снова терпеливо искал слова, а слова словно избегали меня. И было тихо вокруг, и в городе, и над городом. А потом, буквально через несколько минут, странный звук перечеркнул тишину, раздавшись у меня за спиной. И я, напуганный, резко обернувшись, увидел мужчину лет сорока в черном рабочем комбинезоне с метлой в руках. Метла ритмично шуршала по асфальту набережной, а мужчина, на мгновение остановив на мне свой, как мне показалось – грустный, взгляд, сам не остановился и продолжал двигаться вдоль набережной.
Я еще долго смотрел ему вслед, а солнце тем временем поднималось и проснувшийся город шумел от шагов спешащих к завтраку героев. Горизонт был чист. Мне тоже захотелось поесть, и я покинул набережную.
В кафе мне повезло – я сел за один столик с Вацлавом. Собственно, мы были одними из первых посетителей и поэтому могли рассчитывать на самую свежую еду.
Кусок мяса, довольно большой, политый зеленоватым мятным соусом, занимал больше половины широкой тарелки. Я уже не буду говорить подробно о гарнире, чтобы не приняли меня за француза. Но я видел, как Вацлав посмотрел на свою, точно такую же порцию. Клянусь, что и его глаза блеснули.
Разворачиваясь, официантка сладко проговорила: «Слонятина…»
Потом она поднесла нам еще кусочки лимона и черничный напиток.
– Ты знаешь, Казмо, кажется, согласился! – сообщил радостным голосом Вацлав, покончив со своим куском слонятины.
– Да?! – сыграл я удивление, не желая расстраивать друга тем, что новость эта мне знакома.
– Ага! – подтвердил Вацлав.
Потом подвинул к себе чашечку кофе с медом и пригубил.
– И когда он вступит в должность? – поинтересовался я.
– Ну, это не совсем просто… – Вацлав облизал губы. – Во всяком случае сегодня или завтра Айвен сообщит всем нам дату…
Я добрался до своей чашечки кофе и воспользовался ею как поводом продержать недолгую паузу в разговоре, обдумывая свою ситуацию с написанием гимна.
И тут совершенно некстати Вацлав спросил:
– А как там у тебя с гимном?
Мне ничего не оставалось, кроме как сказать:
– Плохо…
– Почему? – искренне удивился Вацлав. – Ведь гимн – это просто песня!
Я, допив кофе, принялся объяснять ему природу всех трудностей, которые усложняли работу над гимном, а вместе с этой работой усложняли мою жизнь.
– Но послушай, – кивая, произнес Вацлав. – Если так трудно, то просто поищи что-нибудь из уже написанного. Ведь полно случаев, когда гимном становится какая-нибудь древняя песня…
Эта идея мне понравилась. Я сразу же попытался вспомнить что-нибудь из песен, но в этот момент к нашему столику подошел парень, про которого я знал лишь то, что он – венгр, и, нагнувшись к Вацлаву, что-то прошептал ему на ухо. Потом отошел.
– В три часа собираемся в кафе у Ирины, – сказал мне Вацлав, отвечая на мой вопросительный взгляд. – Будет серьезный разговор.
