Поскольку директор вроде бы прекратил делать апроши, Вера немного расслабилась, позволила себе улыбнуться.
– Он, кажется, был создан для русских эмигрантов?
– Да, в конце шестидесятых. Наша основательница (у нас ее называют просто «Мадам»), сама по происхождению русская. Она была известный геронтолог и гериатр, с собственным независимым капиталом. Решила позаботиться о соотечественниках. За тех, у кого не хватало средств, Мадам платила сама. О, это была выдающаяся женщина. При ней здесь в основном жили русские из первой, после-рево-люци-онной эмиграции. Совсем непохожие на мадам Забутько.
И снова он засмеялся, а Вера нахмурилась. Директор опять вздохнул. Наверно решил, что у суровой девицы напрочь отсутствует чувство юмора. А просто Вера не любила, когда персонал подсмеивается над контингентом. Во-первых, это некрасиво. А во-вторых, еще неизвестно, какие мы сами будем в таком возрасте.
– Сейчас почти никого из той генерации гостей не осталось, – меланхолично продолжил мсье директор. – Вымерли. Или превратились в пациентов.
Этого Вера не поняла.
– Простите?
– «Гостями» или «резидентами» у нас называют тех, кто хотя бы отчасти автономный. Самостоятельный, – поправился Шарпантье, вспомнив правильное слово. – А «пациенты» – это те, кто кантуется в КАНТУ.
Он выжидательно посмотрел на Веру – оценила ли каламбур.
Не оценила.
– Ну вот, – комично развел руками «Лука Иванович». – Я сам придумал эту шутку. «Кантуется» – очень хорошее коллоквиальное выражение. Все смеются. А вы какая-то царевна Несмеяка.
– Несмеяна, – поправила она. – «Кантуется» я поняла. Но что такое КАНТУ?
– А, вы не знаете. «CANTOU» значит Centre d’Activité Naturelle Tirée d’Occupation Utile. Как это лучше перевести? – Шарпантье защелкал пальцами. – Очень политкорректное французское название… Ну, в общем, это отделение для самых тяжелых. Во «Времена-года» там содержат тех, кто в самой последней стадии альцгеймера и уже не владеет даже самыми базовыми функциями. В бывшем Овальном салоне по периметру устроены двенадцать боксов, в каждом кровать. Посередине – стол старшей сестры с датчиками. И еще постоянно дежурит санитарка. Я знаю, сестры и санитарки между собой называют наше КАНТУ «овощехранилищем». Совсем неполиткорректно, но смешно. – Директор смущенно хихикнул и, как бы извиняясь, пояснил. – Низший и средний персонал у нас весь из Прибалтики. Они знают русский язык, нет проблем с разрешением на работу, и согласны на небольшую зарплату. А работа в КАНТУ тяжелая и депримантная – нет, по-русски нужно сказать «депрессивная». Не приведи Господь заканчивать так свою жизнь. Я правильно сказал «не приведи Господь»? Спасибо.
Вера сама, бывало, задумывалась об этом, когда видела совсем уж беспомощных, выживших из ума стариков. Обыкновенные люди, у которых в голове ничего не тикает, мечтают дожить до ста лет – спрашивается, ради чего? Чтобы угодить в такое вот «овощехранилище»? Да если б еще в такое…
Она сказала, медленно подбирая слова:
– Я иногда думаю… Что, если это ужасно смотрится только со стороны? А внутри человек парит где-то там, в прошлом… или в грезах… в далеком детстве. У альцгеймерных больных часто бывает такой блаженный вид. Вы читали книжку мужа Айрис Мёрдок, писательницы? Она ведь умерла от болезни Альцгеймера.
Шарпантье смотрел на нее с интересом. Мол, продолжайте, слушаю.
– Под конец она всё сидела и смотрела детские мультики, ничем больше не интересовалась. Возможно, ей было не так уж плохо… То, что на самом деле, и то, как это выглядит, часто совсем не одно и то же…
– Где-то я эту мысль уже встречал, – торжественно заметил директор. В его глазах мелькнул огонек.
Вера почувствовала себя глупо. Ее косноязычный лепет насчет «быть» и «казаться» – жуткая банальность. И про Айрис Мёрдок директор наверняка в курсе. Он же специалист.
Ну и ладно. Зачем изображать, будто ты умней, чем есть? Познакомимся получше – всё встанет на свои места.
– Ой, православный батюшка! – Она повернула голову. – Здесь есть русская церковь?
Из левого флигеля, грузно переваливаясь, вышел бородатый дедушка в рясе, с крестом на груди, в шляпе, из-под которой свисали длинные седые волосы.
– Нет, это наш резидент, отец Леонид. Отставной священник. Последний из старых жильцов, кто еще в своем уме. Он, конечно, не после-рево-люци-онный эмигрант, но родился в семье «белых» русских. Очень интересный человек. Удивительно, но многие гости новой генерации, в большинстве коммунисты, ходят к нему на исповедь. Даже мадам Забутько.
– Ничего удивительного. В России то же самое.
Вера улыбнулась и помахала рукой священнику. Тот вежливо поклонился, медленно прошествовал в сторону парка. Важный какой, подумала она. Будто с картины Репина «Крестный ход».
– Устройство у нашей резиденции такое, – объяснял директор. – В бывшем господском доме офис, ресторан, весь… социально-культурный блок, это ведь так называется? Спасибо. Там же медицинский сектор со всем необходимым оборудованием. Постоянного врача в штате нет, но каждый день приезжает дежурный терапевт. Через день консультирует психолог. В Овальном салоне, как я уже сказал, находится КАНТУ. На первом этаже (по-русски – втором) комнаты для занятий разных клубов. Нет, лучше сказать кружков, да? О, у нас чего только нет. Даже кружок китайского языка.
– Китайского? Зачем?
– Когда-то Мадам выдвинула гипотезу, что изучение сложного языка, желательно с иероглифической письменностью, помогает стареющему мозгу бороться с симптомами болезни Альцгеймера. Впоследствии эта гипотеза получила научное подтверждение. Бывшая владелица «Vréménagoda» много лет изучала проблемы старческой деменции и достигла серьезных успехов. Существует даже стипендия ее имени для исследователей в области гериатрии. А китайский язык Мадам хорошо знала с молодости.
Вера представила наших бабок-дедок, изучающих китайские иероглифы где-нибудь под стенгазетой «Почет ветеранам», и хихикнула. Люк Шарпантье поглядел на нее с удивлением.
– Мы не такие серьезные, какими хотим казаться… Это хорошо.
– А где живут резиденты? – сдвинула брови Вера. – Во флигелях?
– Да. Слева раньше была конюшня. Справа жили слуги. Но, как вы увидите, теперь там гораздо комфортабельней, чем в главном здании. Гостей поселили во флигели, потому что там нет лестниц. Все двери, как у нас называется, в rez-de-jardin, то есть на уровне сада. Jardin,
[4]
кстати, тоже есть. С задней стороны к каждой квартире прилегает свой палисадник. Кто хочет, ухаживает за ним сам. Если нет желания, это сделает садовник.
– Здорово! А сколько здесь человек?
– У нас тридцать шесть квартир. Семейных пар восемь. То есть всего сорок четыре гостя. Плюс двенадцать пациентов КАНТУ. Персонал живет в бывшей оранжерее, ее отсюда не видно. Моя квартира в Эрмитаже, вон за теми деревьями. Милости прошу в гости.
