Только тут Берзин взял и всё испортил. Моргнул своими белесыми ресницами, глаза опустил:
– Ну и вообще… давно тебя не видел. Соскучился.
В голосе Веры лязгнул металл:
– Давай про дело.
– О’кей, О’кей, – сразу отъехал он. – Короче, я запустил первый этап. Договорился с областными. Выделяют участок земли под строительство уже в этом году, а в следующем – еще девять. Две хороших площадки обещали под Питером, тоже согласовано. Земля дорогая, особенно в Подмосковье. Если покупать – за сто лет не отобьешь. Поэтому я беру непрестижные направления, с ними проще. Для стариков ведь главное не понты, а природные условия. Землю мне дают под долевое участие, то есть половина мест в наших мезонах закрепляется за очередникам района. Содержаться они будут на том же уровне комфорта, за наш счет. Ну, Собес там какие-то копейки за них будет доплачивать.
– Но ведь это здорово! – воскликнула Вера. – Просто супер! Каждый богатенький буратино у нас фактически будет содержать обычного, бедного пенсионера! Это мне нравится.
Слава смотрел на нее с жалостью.
– Ты, Ника, будто с Луны свалилась. Какие на фиг «бедные пенсионеры»? Свою квоту областные и районные жучилы будут продавать за взятки или втюхивать нам своих родственников да знакомых. Поселят для показухи пару ветеранов, и баста. – Увидев, как у Веры вытянулось лицо, он подмигнул. – Ничего, Коробейщикова, они хитры, а мы хитрее. Главное на первом этапе – создать и закрепить за собой бренд. Вот в чем наша с тобой задача. Когда мы развернемся, выйдем на масс-медиальный уровень, чиновничья шушера отъедет. Через пять лет я планирую держать по регионам порядка сотни мезонов, с контингентом в двадцать тысяч человек. Через десять лет, когда начнут выходить на покой первые ударники российского капитализма, число мезонов достигнет тысячи, их сеть накроет всю страну.
Поневоле она залюбовалась тем, как горят у него глаза, как пылают щеки. Берзин был сейчас похож на поэта, декламирующего стихи. Таким он ей определенно нравился. Все-таки как здорово наблюдать за мужчиной, который занимается настоящим мужским делом – берется за масштабные дела.
– К тому времени, через десять лет, по моим расчетам наше государство цивилизуется в достаточной степени, чтоб начать всерьез башлять на обеспечение людям нормальной старости. А к кому они смогут обратиться? К тем, кто первый вышел на рынок и хорошо себя на нем зарекомендовал. Это, детка, огромный, многомиллиардный бюджет, понимаешь?
– Что ж тут непонятного?
Берзин улыбнулся, легонько щелкнул ее по челке.
– Ни черта ты не понимаешь. Разве в одних деньгах дело?
Вера засмеялась:
– Можно подумать, это я все время только о деньгах говорю.
Он не слушал. Наклонился к ней, в кои-то веки посмотрел прямо в глаза.
– То, что я сейчас скажу, я никому не рассказывал. Только тебе…
Улыбка исчезла с ее лица. Никогда еще Слава не говорил с ней таким голосом, не смотрел так открыто, даже беззащитно. Вот как надо было действовать, чтобы найти дорогу к Вериному сердцу. Почувствовав, что слабеет, она даже испугалась. Что, если Берзин сейчас начнет признаваться в любви? Хватит ли сил оттолкнуть этого сильного человека, поступившегося своей гордостью?
– Известно ли тебе, что через пятнадцать лет, если не случится чумы и революции, пенсионеры будут составлять порядка тридцати процентов жителей? – проникновенно сказал он. – Мои, то есть наши мезоны превратятся для них в символ счастливой старости. Пенсионеры поделятся на тех, кому удалось туда попасть, и на тех, кто об этом мечтает. Главное – всё у нас будет без туфты. Мы сможем реально улучшить качество жизни людей, которых сейчас в старости ждет беспросветная жопа. Это значит, что наше движение и лично мы с тобой превратимся для трети населения Эрэф в деда Мороза со Снегурочкой, типа «праздник к нам приехал».
– Ну и что?
Сердце у Веры снова сжалось. Неужели от разочарования?
– Не догоняешь, Коробейщикова. Через десять-пятнадцать лет у нас, как это уже произошло в Европе, пенсионеры станут главной электоральной силой. А мы с тобой аккурат войдем в возраст, когда человеку пора садиться за руль.
– Эта история не про меня, – сказала Вера. – Рули один.
– И буду рулить! Не потому что я мегаломаньяк, – в очередной раз удивил ее Берзин умным словом, – а потому что в России, если хочешь что-то изменить или сделать, нужно брать власть в свои руки. Такая уж страна, блин.
– Страна у нас будет хорошая, когда в ней станет хорошо старикам, это я знаю точно.
– Ну! И я о том же! С выходом на пенсию жизнь должна не заканчиваться, а только начинаться. Чем не лозунг избирательной кампании? Что-нибудь типа: «Зрелость – вершина жизни». Или: «После шестидесяти – новый старт!»
Сандра с Иваном Ивановичем
На вид я дала бы Ивану Ивановичу лет шестьдесят. Мне не нужно прибегать к помощи эйдетической памяти, чтобы увидеть его перед собой.
Он очень худой, но не изможденный, а будто подсушенный солнцем и ветром. Белые волосы стрижены почти под ноль, голову словно прихватил тонкий слой инея. Веки полуприкрыты, из-под седых ресниц иногда мерцают огоньки, но не такие, как у зрячих людей, а словно бы пригашенные.
Когда я впервые увидела Ивана Ивановича, он был в холщовой толстовке, перетянутой ремешком, и неподвижно сидел на стуле, подставляя безмятежное, чуть улыбающееся лицо солнечным лучам.
Фудзядян – восточный пригород Харбина, населенный китайцами. Это лабиринт узких грязных улочек, застроенных одноэтажными домишками. Настоящие трущобы. Я попала сюда впервые, у меня ощущение, будто я уехала из своего города куда-то очень далеко, хотя таксомотор довез меня из центра до улицы Шитюдао всего за четверть часа.
(Всё, я уже не здесь, а там. Не вспоминаю – вижу. Слышу звуки и запахи, жмурюсь от утреннего солнца.)
Я и не знала, что в Харбине так много китайцев – вот первое, что приходит мне в голову, когда я, ужасно волнуясь, отпускаю машину и начинаю оглядываться. Где-нибудь в районе Пристани, в Новом Городе, в деловых кварталах или на Славянке кажется, что наш город населен в основном русскими, китайцы нас лишь обслуживают. А их, оказывается, вон сколько. Не меньше, чем нас, а, пожалуй, больше. Это их город, это их страна, мы живем у них в гостях и, очень вероятно, гостевание продлится не вечно – вот какое открытие я вдруг делаю.
Но мне не до харбинского будущего. Софья Андреевна сказала: «За маленькой пагодой, во дворе кумирни, домик с открытой верандой».
Вижу пагоду. Обхожу ее справа. Двор неряшливый, весь какой-то замусоренный. Вижу неопрятную лачугу с закопченными стенами, выстроенную не столько на китайский, сколько на японский лад: передняя стена состоит из раздвижных перегородок, они нараспашку, и на дощатом помосте сидит человек с коротким седым бобриком, улыбается солнцу.
