Третья на них смотрит, моргает. Девчонки, говорит, вы что, прикалываетесь? Я вас слушаю, от зависти лопаюсь. Ты, Катька, — вообще! Екатерина Великая отдыхает. Такое дело построила! Голова у тебя — суперкомпьютер. Всем мужикам нос утерла! А ты, Виола, чисто цветок оранжерейный. Какую жизнь красивую прожила! Да на тебя посмотреть, и то праздник. А я что? Дети выросли, я им не нужна. Мужу я столько лет зудила: главное — дело делать. Неважно, какая у мужика работа. Важно, чтобы он видел в ней смысл жизни. Вот и добилась. Для него теперь смысл жизни — торговля пылесосами и увлажнителями воздуха. Чего ради я горбатилась? Ради каких-таких сокровищ? Букашка я никчемная, и больше никто. А могла человеком стать. У-у-у-у!
Вот так сидят они рядышком, три постаревшие девицы, ревмя ревут, и утешить их некому. Тут и сказке конец. Тормози, приехали».
Машина как раз у ограды Таврического остановилась.
Водитель почесал затылок.
«Ну и чего? Про что сказка? Я не понял».
«Про то, что жизненный путь надо себе выбирать правильно».
«Кто ж это знает, какой путь правильный, какой нет?»
«Я знаю».
«Откуда?»
«Посмотрю на человека — вижу».
Сказочник проворно вылез из машины, сунул шоферу вместо пятисот рублей тысячу и легкой походкой направился к воротам парка. Трость он теперь нес под мышкой.
11:48
Как только посвежевший старичок очутился в аллее сада, его походка замедлилась. Оказалось, что он никуда особенно не спешит, да и дела у него здесь никакого нет. Он с любопытством посматривал на людей. Остановился у детской площадки. Попялился на мамаш, но недолго.
«Что-то меня нынче все на женскую долю ведет, — пробормотал он. — Хорошего понемножку».
Пошел себе дальше — вдоль пруда, мимо скамеек, приглядываясь к сидящим.
В конце концов замедлил шаг около лысого мужчины в очках, с седоватой бородкой. Тот сосредоточенно читал книгу. Ее обложка старичка заинтересовала. «НОВЫЙ ЗАВЕТ», прочел он, шевеля губами, и в живых его глазах снова зажглись знакомые огоньки.
«Не возражаете?» — вежливо спросил он перед тем, как сесть на самый краешек.
Лысый мельком взглянул на него, пожал плечами и снова углубился в чтение.
Его сосед не просидел молча и минуты.
«Прошу извинить. Случайно увидел название. Довольно странное чтение для человека вашего возраста».
Мужчина посмотрел на него с неудовольствием.
«Что вас, собственно, удивляет? По-моему, самое чтение для людей нашего возраста. Не Пелевина же с Акуниным мне читать».
Слово «нашего» он подчеркнул, и надо сказать, оно не прозвучало странно. Ветхий старец, каким обитатель 76-й квартиры был три часа назад, до того помолодел, что вполне мог сойти за ровесника этого не старого еще мужчины.
«У вас такое выражение лица, будто вы читаете Священное Писание в первый раз. Вы, наверное, верующий? — Этот вопрос был задан тихо, вроде как с конфузливым недоверием. — И, должно быть, с недавних пор. Иначе вы прочли бы эту книгу в более раннем возрасте».
Лысому разговор решительно не нравился, но, будучи человеком воспитанным, он хоть и сухо, но ответил:
«Разумеется, я читал Библию в раннем возрасте. И потом, много раз. Но ничего не понимал».
«Чего ж там понимать? Все очень просто».
«Головой — просто. Сердцем — другое дело. Сердце дозреть должно».
Надоеда азартно стукнул тростью по асфальту.
«Вы богоискатель? Как интересно!»
«Богоискатель — тот, кто ищет. А я уже нашел. Верней сказать, Он меня нашел».
С этими словами мужчина приподнялся, явно желая закончить нелепую беседу. Однако бойкий старикашка проворно придвинулся и взял его за локоть.
«Ну да, ну да! — воскликнул он. — Вы уверовали в Бога, и вся жизнь предстала перед вами в ином свете. Ваш дух воспарил. То, что прежде казалось вам сложным, теперь кажется простым. Вы аккуратно соблюдаете все обряды и посты, а еще у вас непременно есть духовник из бывших научных сотрудников. Вы без конца читаете Библию, пишете на полях «Как это верно!» и потом зачитываете поразившие вас куски жене».
Обидевшись и рассердившись, неофит рывком высвободился.
«Ваши слова полны яда и злобы! Вы и вам подобные ненавидят таких, как я! Вам обязательно нужно принизить и высмеять то, что для нас свято! Для вас самих ничего святого не существует, и вам невыносима мысль о том, что мы устроены иначе! Что ж вы так беситесь, когда встречаете искренне верующего человека? Что ж вас так корежит-то? Бесы мелкие! Недотыкомки!»
«Ну вот, — обескураженно развел руками провокатор. — Я и не думал насмешничать. Просто высказал предположение. А обиделись вы, потому что оно правильное. И про духовника, и про пометки, и про жену. Сразу стали меня обзывать, толкнули. Наговорили сорок бочек арестантов. Вот объясните мне, почему с верующими обязательно нужно разговаривать очень осторожно, будто с инвалидами или секс-меньшинствами? Слишком много идей и слов, которые могут задеть ваши чувства. Чуть что не так — сразу крик, анафема, смертельная обида. Но сами вы при этом никого обидеть не боитесь. Как-то это не по-христиански».
Собеседник уже не порывался уйти. Хитрецу удалось-таки втянуть его в разговор. Нет сомнений, что именно этого старый приставала и добивался.
«Вечное заблуждение людей невоцерковленных, что христианство мягкотело и беззубо, — стараясь сдерживаться, сказал лысый. — Христос — это Любовь. А Любовь — чувство сильное, страстное. Если ты полюбил Бога, всякое оскорбляющее Его слово больно ранит».
«И чем примитивней конфессия, тем больней ранит, — подхватил собеседник. — Чем менее развито религиозное сообщество, тем шире список запрещенных тем, тем ниже порог обиды и тем острее агрессивность ответной реакции. Поглядите-ка на современный мир. Самая обидчивая религия ислам. Следующая по мнительности — наше православие. Потом идет католицизм. Наименее обидчивые протестанты и буддисты. Потому что у них вера более взрослая. На самом же деле религия не имеет отношения ни к обидам, ни к любви. Она совсем про другое».
«Про что «другое»?»
«Знаете, отчего на вас к исходу пятого десятилетия вдруг свет снизошел? Обычная закавыка мужского среднего возраста. Смерти вы испугались, вот что. Ничего, с годами это пройдет».
«А вы, значит, смерти не боитесь?» — язвительно поинтересовался мужчина.
«Да я про нее вообще не думаю. Как выйдет, так и выйдет. Жить и смерти ждать? Глупо. И чего на нее, дуру, оглядываться? Она и так всё время рядом, с утра до вечера и с вечера до утра. Мы бродим через смерть, как через окутанный туманом лес. Вокруг нас, повсюду, ее деревья, ее ямы, ее овраги. Каждую секунду можно напороться, оступиться, провалиться. Смерть проносится в потоке машин, которые гонят по встречной полосе. Малейший поворот руля — и всё, мгновенный конец. Весной смерть свисает сосулькой с крыши. Она лежит в кармане у психа, который прошел в толпе мимо вас, обдав мертвым взглядом. Мог завизжать, накинуться, полоснуть — но что-то его отвлекло, накинется на кого-нибудь другого. В старину люди знали очень хорошо: жизнь хрупка и в любую секунду может оборваться. Сейчас эта неопровержимая истина как-то подзабылась. Но от этого не перестала быть истиной. Только грызть себя из-за этого незачем. Постареете — помудреете. Тело само подскажет, что ничего особенного в смерти нет».
