– Дай мне попить.
Парень обосрался от страха, такая внезапность лишила его рассудка, но, вместо того чтобы отдать воду, он сказал:
– Не дам!
Гопник вдруг сорвался. Видно было, что ему просто плохо, он не то чтобы пьян или не в себе, просто у него сдали нервы.
Он закричал на парня:
– Да я тебя уебу! Я еду с работы, и тебе, что, жалко дать мне воды?
И толкнул парня.
– Не дам! – повторил парень.
Девушка попыталась загородить своего кавалера и оттолкать к выходу.
– Я с работы еду, – говорил гопник уже сам себе, чуть ли не рыдая, – какой пидар, я еду с работы и хочу пить!
Я видел, как он сжимает кулаки, как он сильно напряжен. У него полетели гуси, как мне показалось. На «Рижской» девушка вывела своего парня, хотя тот делал вид, что хочет ехать дальше. Жалкая попытка распустить перья потерпела крах. Двери закрылись, а гопник огляделся и вдруг подошел к нам. Он спросил у Орловича:
– У тебя есть вода?
Орлович покачал головой, с усмешкой, но и с сочувствием сказал:
– Нет, у меня нет воды.
Гопник как будто еще что-то хотел сказать, я даже чуть испугался за него. Надеюсь, он не решил выебать нам мозги? Один удар Орловича быстро бы выбил из него такое решение плюс жажду. Но вдруг гопник сам передумал говорить и отошел от нас, бормоча ругательства, адресованные жадному парню. Вот еще один персонаж. В моей Внутренней Ебландии население пополнилось одним новым жителем. Мы вышли на «Проспекте Мира» и перешли на Кольцевую линию.
– А мы возьмем выпить? – вдруг спросил Орлович.
– Нет, – отрезал я, – то, что мы идем к Наде, само по себе хамство.
Но потом я смягчился:
– Если только детскую.
Под «детской» я подразумевал маленькую бутылку водки. Чекушку.
* * *
У меня и в мыслях не было оставаться спать на большой кровати с Орловичем. Как только он уснул, я встал и вышел из спальной во вторую комнату. Я чувствовал, как Надя лежит под одеялом в темноте, теплая и приятная на ощупь, и дышит. Я забрался к ней. В маленькой кровати с Надей мне нравилось гораздо больше, чем с Орловичем в большой.
– Не надо, – сказала она.
– Я не хочу спать с Орловичем, – сказал я.
– Тогда спи здесь. Но только спи.
Она позволила себя обнять, но отвернулась. Как только я предпринимал хитрую попытку, Надя говорила:
– Хватит.
Я замирал, а сердце мое колотилось, готовое к наступлению. Всю жизнь мы играем в игры. Вот же ерунда.
– Сейчас пойдешь к Диме, – шептала Надя.
Мы воевали до четырех часов утра. Я проводил более успешные атаки и никуда не годные атаки. Надя же всегда оборонялась с изяществом. Ей приходилось удерживать свое белье, но и не давать мне скинуть свое. Это значит, на ее хрупкие плечи упала работа вдвое сложнее моей. Она была уже голая, когда смирилась с поражением (?) и, наконец, встала из постели принести мне презервативы. Она сказала, что они у нее довольно долго лежали, непонятно, для какого случая, и что похоже этот случай настал.
А утром я проснулся оттого, что почувствовал, как Надя смотрит на меня. Я открыл глаза. Она сидела надо мной, уже одетая, закрывая меня от утреннего солнца.
– Что ты делаешь? – спросил я.
Она объяснила, что из-за того, что я спал на спине, солнце слепило мне в глаза, и я делал очень недовольное лицо, мотал во сне головой, но не отворачивался. Надя увидела это и села так, чтобы солнце не мешало мне спать.
– И сколько ты так сидишь?
– Минут двадцать, – ответила Надя. Она просто и честно это сказала. Никак не накидывая себе цену и не выпячивая свое благородство. Это чего-то стоило. Я такого явно не заслуживал.
– Это значит, что ты меня еще любишь? – спросил я.
Она подумала и сказала, что любовь ей больше не нужна.
– Это я была глупая. Теперь я поняла, что мне нужен только секс.
Я поцеловал ее и вылез из-под одеяла. Нужно было будить Орловича и собираться на массовку.
В этот вечер к Наде должна была приехать бабушка на пару дней. Так что было неизвестно, где нам ночевать, мне и Орловичу. Но нам удалось выкружить палатку у одного бывшего сценариста, и мы поехали за город. В этом что-то было, последняя электричка, пригород Москвы, ночь. Мы развели костер у озера и кое-как поставили палатку. Выпили водки, и тут позвонила Надя. Орлович дал мне трубку, Надя сказала, что приезд бабушки отменился. Было уже поздно возвращаться в Москву. Но я почувствовал, как меня тянет сейчас к ней. И я сказал:
– Я приеду с утра. У нас завтра выходной.
– А Дима?
У Орловича были дела. Он собирался ехать за новой липовой регистрацией, и еще какие-то планы.
– Ты хочешь, чтобы я приехал один? – спросил я у Нади.
Она немного подумала и сказала:
– Хочу.
– Только я тебя могу разбудить. Потому что я поеду, как проснусь.
– Ну и ладно, – ответила Надя.
И мы отключились. Допили водку с Орловичем и легли спать.
Так продолжалось несколько дней.
Орлович спал один на большой кровати, мы с Надей не спали вдвоем на маленькой. Но нам было лучше, чем ему, тут нет никаких сомнений. На массовке я все свободное время отсыпался. Я чувствовал себя прекрасно, в голове у меня еще ютились картинки проходящих ночей. Когда не надо было идти в кадр, я тут же погружался в сладкую дрему и хрен наливался от воспоминаний, пока я лежал на травке в отстроенном на «Мосфильме» Городе Бородатых Мужчин.
Один раз ко мне подошла бригадир массовки и спросила:
– Что с тобой? Ты болеешь?
– Нет. Почему болею? – спросил я.
– Почему ты все время спишь?
Я рассеянно ответил:
– Просто я пишу ночью книги.
Она ничего не ответила, пожала плечами и отошла.
Это был предпоследний день съемок «Молодого Волкодава». Орлович попытался выяснить у женщины-бригадира, есть ли еще маза где-нибудь сняться, когда закончится этот проект? Она сказала, что есть. Он может сыграть Воскресающий Труп, а я буду играть Труп Скейтбордиста.
– Только с ним не будет проблем? – спросила она у Орловича насчет меня.
– Не будет, он даже на театральном учился, – сказал Орлович.
– Труп сыграю на раз, – сказал я.
– Просто спишь все время, – сказала бригадир. Но согласилась записать нас на другой проект. Это считалось эпизодическими ролями, и нам пообещали уже не четыреста, а тысячу двести каждому за один съемочный день. И в тот же день у меня был билет до дома. Я сыграю труп, а на тысячу двести затарюсь едой и пивом в поезд и тем же вечером поеду домой. И еще останется немного.
