«Эх, — скучал он, — знать бы до конца изнанку этого мира… Я бы ее всем показал. Мол, любуйтесь… Только не давитесь от смеха и уважайте обратную сторону истины. Вот так».
И Ротов задумался. Когда он задумывался, мыслей у него никаких не было, зато было в душе плавное течение того, что он не мог ни осознать, ни понять.
Но он никого и ничего не пугался. На все у него был один ответ: «тьмы мы не знаем».
Но на этот раз, на скамейке в Сокольническом парке, он решил на несколько часов изменить свою жизнь. Но как?…
«Мир словно болото. Ату его… Ату… кыш»!.. — только и приговаривал Тарас. И вдруг вспомнил: а не съездить ли мне к откровенно иным существам? Он даже соскочил со скамейки. — «Конечно, конечно… О чем же я думал столько времени?! Надо бежать к иным»…
И Ротов отряхнулся. «Пора, пора», — подбодрил себя. Поглядел в небо. Нет, там не было ничего небывалого. «Значит, вперед!»
Он так спешил к иным существам, что, влезая в пригородную электричку, растолкал мешкающих пассажиров, и одна старушка даже присела на пол от испуга.
— Куда вы так?!! — только и выкрикнула она.
— К иным, к иным, мать, — прогремел Ротов на весь вагон.
Вагон тогда присмирел. Через полтора часа он оказался у огромных ворот, за которыми расположился внушительных размеров деревянный дом. Кругом было одиноко: несколько домиков в стороне и только. Звякнул по мобильному, и вскоре калитка около ворот открылась. На Ротова осторожно глянул сам хозяин.
— Как твои? — сладко спросил Ротов
— Живут. Не разбегаются. Чего тебе не хватает, Тарас?
— Покажи мне их.
— Идем, идем.
И их понесло в глубь сада, к дому.
— Я тебе покажу, Тарас предварительных людей, которые еще готовятся… — медленно произнес хозяин 52 лет от роду, но похожий на старика из глубин веков.
— А разве готовых у тебя сейчас нет?
— Я готовых отправил. Один, правда, есть, почти готовый. Человек он был тепленький, веселый, прямо глядел в свое будущее.
— Ты меня только не пугай разворотом своим. Может, я сам не захочу готовых увидеть.
— Тебя напугаешь, Тарас. Не для страхов ты рожден на этом свете. Пускай другие пугаются.
И они вошли в дом. Дом деревянный, но непомерно большой, двухэтажный, с пыльными коридорчиками и переходами, навел почему-то Ротова на мысль о заброшенности бытия.
— Василич, где мы? — бормотнул он.
Но старикан уверенно провел его на грязную кухню, как будто там был рай. По пути мелькнул громоподобный молодой верзила. Руки его по мощи напоминали лошадиные ноги. Так, по крайней мере, решил Ротов.
— Кто это? — шепнул он на ушко Василичу.
— Психолог, — прозвучал ответ. — Кстати, мой племянник.
На кухне обнаружилась толстая женщина, видимо хозяйка стола, и нелеповатый мужик.
Они моментально исчезли при виде Василича, хотя он был не так угрюм, как обычно. Сели за стол. Еда оказалась простой, но вдоволь. Василич тут же проурчал:
— Я тебя всегда рад принять, потому что, Главный тебя любит.
— Ладно… Ты, Василич, мне прямо скажи: готового.
Василич хлебнул водки и расширил глаза, которые стали как некие фонари бездны.
— Готовый у нас один. Но готовых мы никому не показываем. Завтра мы отправляем его к Главному. Готовый у Главного, в его поместье, так сказать, или в потайном институте, как хочешь, постепенно становится иным существом, в чем и суть.
Ротов вздохнул и как-то выпучил глаза внутрь себя. Такая у него была особенность глядеть на себянутряного, внутреннего.
— Иных существ мало и доступа к ним нет, — сурово проговорил Василич, — многого ты хочешь. Курицей надо быть, а не человеком. А ты все лезешь и лезешь, куда не пускают…
— Мне Главный доверяет кое-какие свои планы, точнее мысли.
— Знаю, знаю. Он же тебе рассказывал, что суть этих дел в том, чтобы вывести, прямо говоря, обратную сторону человека. В человеке, в его душе и в его мозгу ведь много незадействованного, спящего. Вот Главный и будит эту странную спящую часть человека, его обратную сторону. Это и есть иные существа.
Ротов захохотал животом.
— По виду человеки, а на самом деле обратное. И такие отчаянные…
— Да не отчаянные они, — прервал Василич, — а другие; и цели их жизней — совсем иные. Они на человека похожи не более, чем на коров. Разные они по духу.
— Ну, а с предварительными-то можно пообщаться?
— С расшатанными-то? Конечно, допустимо… Для тебя только. Мы их сначала расшатываем, чтобы психика у них стала нервная, гибкая, дикая, а не затвердевшая, как застывший сон.
— Расшатанных я два года назад видел здесь, — припомнил Ротов. — Сам Главный показывал. Ты тогда был в командировке, искал кандидатов. Очень они мне по душе оказались. Главный хоть и жутковат для вас, но такой интеллигентный человек с другой его стороны. Кстати, упоминал, что наличие сексуальных травм в детстве лишь помогает расшатывать.
— Безусловно, — с ученым видом согласился Василич.
— Вообще, чем больше всяких травм, душевных к примеру, тем лучше. На обратную сторону у человека свет падает. Тусклый, но что-то видать.
— Жить, жить надо! — заорал Тарас и выпил водки.
Вошел человек, силач, с руками словно лошадиные ноги. Подмигнул Василичу и скрылся.
— Это еще что за знак?! — забеспокоился Ротов.
Василич ничего не ответил.
— Поспи пока, Тарас. Я тебя отведу. А через два часа будут у нас танцы: расшатанные плясать будут. Посмотришь, познакомишься и успокоишься, я думаю.
Тараса отвели в уютную каморку, в которой спать, казалось, было легко, как в разукрашенном гробу. Тарас задумался, но мысли скоро исчезли, словно их не было. Заснул.
Ему снились тупо-тревожные сны. То появлялось лицо иного существа с пугающим, точно инквизиторским взглядом, то выскакивала мордочка расшатанного и обнюхивала все пространство сна… Особенно неприятным оказалось явление старухи, Ротов даже вскрикнул, но не проснулся, и крик остался в приделах сновидения.
Разбудил его стук в дверь. Просунулась голова Василича.
— Танцы идут. Идем. Я предупредил их, что у нас гость. Василич повел его узким коридорчиком в небольшой зал. «Если пожар — все сгорим, — подумал Тарас, — дом деревянный, коридор узкий, окна маленькие. Что за строение, черт возьми»!
Но когда вошел в зал, все трусливо-глупые мысли выветрились. Сдуло их необычным зрелищем.
Посреди зала танцевало человек восемь, но танцы ни на что не походили. Каждый танцевал сам с собой, точнее, как будто с неким невидимым партнером около себя. Все вертелись, изгибались около пустоты — так казалось, по крайней мере, Ротову. И не танец это был, а хаос. Кто-то поднимал руки вверх, кто-то даже попискивал. Тараса поразило выражение лиц: оно было то ненормально-веселым, то вдруг мгновенно веселие переходило в грусть, у иных даже в тоску. И эта перманентная молниеносная смена веселия на тоску, грусти на веселие, чуток испугало Тараса.
