— Гвинифра, я люблю тебя.
Но Анлодда либо не расслышала, либо ей это было также безразлично.
Глава 37
Шаг, еще шаг… Еще два. Страшась того, что он мог увидеть наверху, Корс Кант поднимался вверх по лестнице, и этот путь казался ему страшнее подъема по веревке из подземелий Харлекса.
Бард ступал тяжело, словно каменный тролль. Он надеялся, он молился о том, чтобы в тот миг, когда он войдет в комнату Ланселота, принц и Анлодда были заняты чем-нибудь более или менее невинным.
Бард повернул за угол, на негнущихся ногах дошел до двери. Занавес был задернут плотно — ни щелочки. Но никакая ткань, даже самая плотная, не могла бы заглушить звериных хрипов полководца и сладкого постанывания.., кого? «Но нет, это же не она, это не может быть она! Я же не осмелюсь войти в покои принца, когда он с женщиной? Нет, „я должен отвернуться и уйти!“ Чей-то шепот в ушах. Память? Или тот дух, что всегда подсказывал ему, как поступить? „Не бойся плоти, но и не люби ее“.
Корс Кант протянул руку и помертвевшими пальцами коснулся занавеса.
«Если ты будешь бояться ее, она станет повелевать тобой».
— Душа женщины, — прошептал юноша, припомнив странный пророческий стих Ланселота. — «Душа женщины, душа женщины, созданная в мрачных безднах царства Плутона…» Он глубоко вдохнул, скривил губы в злобной решительной ухмылке… «Мне нет дела. А кому есть? Только не мне! Пусть себе любится с этим варваром, мне-то что?» — В конце концов, — проговорил он вслух, не страшась того, что его услышат за занавесом, — ты — принцесса, а я — всего лишь бард, и мы не можем пожениться и даже просто быть вместе: ты сама мне это столько раз твердила.
Губы у него задрожали. Ему пришлось прикусить губу, чтобы не разрыдаться.
«Если ты возлюбишь ее, она поглотит и обездвижит тебя. Мне все равно, что вы там делаете. Но я иду».
Корс Кант бесшумно отдернул занавес и увидел зрелище, поразившее его до глубины души.
Его возлюбленная и Ланселот сжимали друг друга в объятиях. Анлодда впустила принца в сокровенную хрустальную пещеру, куда обещала впустить только…
«Нет! Она никогда ничего не обещала мне, кроме любви Сестры и Брата, Строителей Храма».
Он молчал, но Анлодда вдруг открыла глаза, словно он окликнул ее. Губы ее разжались, глаза стали огромными. «Как блюдца, как мельничные жернова». Она замерла…
Она молча смотрела на него, часто-часто моргая. Не было в ее взгляде ни вины, ни угрызений совести, ни стыда, и все же лицо ее побелело от страха. А Ланселот, лежавший спиной к двери, ничего не видел, не понимая, что занимается любовью посреди Большого Цирка.
Наконец Анлодде удалось выдавить:
— Нет! Нет! Конечно, нет!
— Ты любишь его? — вопросил Корс Кант, еле шевеля губами.
При звуке голоса барда Ланселот замер и запрокинул голову.
— Нет! Ты знаешь, кого я люблю, Корс Кант Эвин. Юноша смотрел на Анлодду, не мигая. Все сказано.
— Корс, Корс! — умоляюще воскликнула она. — Ты всегда знал, что я не римлянка! — Она смотрела ему прямо в глаза. Потом опустила взгляд, уставилась на его руки… «На те самые руки, которые вернули Ланселота из царства мертвых в мир живых!» А Корс Кант потупился, уставился в пол.
И тут вдруг кто-то громко ахнул у него за спиной. Корс Кант резко обернулся. Позади него на цыпочках стояла принцесса Гвинифра и не сводила изумленного взора с обнаженной парочки. Наконец какое-то шестое чувство заставило Ланселота овладеть собой. Он обернулся и в буквальном смысле слова окаменел. Щеки его залил яркий румянец. И только тут он понял, что его интимная жизнь столь же популярна, как какая-нибудь греческая трагедия.
Гвинифра отшвырнула Корса Канта в сторону так же легко, как до этого он сам отодвинул занавес, и ворвалась в комнату.
— Ланселот! — крикнула она. — Это твой подарок к моим именинам?!
В отличие от остальной компании Гвинифра двигалась легко и непринужденно. Она быстро расстегнула булавки, скреплявшие ее кемизу, и, оставшись в одних сандалиях, улеглась на кровать рядом с Ланселотом и Анлоддой.
Обняв их обоих, она обернулась к Корсу Канту.
— Иди к нам, бард! — призывно проворковала она. Анлодда взвизгнула так, словно в кровать угодила ядовитая змея, вскочила и попыталась уйти, но Гвинифра ухватила ее за ногу. Потеряв равновесие, Анлодда упала на пол и ударилась лицом. Из ее разбитой губы потекла кровь.
— Отпусти меня! Отпусти! — кричала она.
«Митра! — в страхе думал Корс Кант, чувствуя, что дух его отделяется от тела — как там, на песчаном берегу во время сражения. — Она или выбила себе зуб, или разбила губу!» — Куда же ты? — возмутилась Гвинифра — наверное, если не притворялась, то до сих пор думала, что все происходящее — это оргия, устроенная в честь ее именин. — Анлодда, ты не догадываешься, как давно я мечтала…
Она не договорила. Сильная рука Ланселота легла на ее губы, и он хрипло зашептал слова любви, которых Корс Кант никак не ожидал услышать из уст кровожадного героя битвы при горе Бадона.
— О! — вскрикнула Анлодда, поняв наконец, что у нее окровавлена губа.
Бард отвернулся и на ватных ногах побрел прочь, гадая, кто следующим предаст его. Артус? Мирддин?
— Корс! — кричала ему вслед Анлодда.
Зачем? Зачем ему возвращаться в эту жизнь, где только похоть и кровь?
Юноша, пошатываясь, брел к лестнице. Глаза его были сухими, но чувствовал он себя так, словно сам Гефест ударил его по голове молотом.
— Остановись, паршивец! — кричала Анлодда. Она бросилась за ним, забыв о том, что обнажена, но Корс Кант шел, не оборачиваясь.
Войдя в триклиний, содрогаясь от чувств, которым он не смог бы дать названия, он нашел взглядом Бедивира… Тот нахально ухмыльнулся.
Корс Кант на ходу схватил со стола глиняный кувшин и запустил им в Бедвира. Тот поймал кувшин и мерзко расхохотался. Пирующая толпа эхом подхватила его хохот.
— Она принадлежит ему, а он — ей, — проревел Бедивир, явно намекая на Ланселота и Гвинифру. — И никогда не будет иначе!
Корс Кант наконец расплакался.
«Этому подонку даже дела нет до меня и Анлодды. Ему только не хотелось, чтобы Ланселот изменил Гвинифре, и все!» Бедивир склонился к столу, вытянул шею.
— Скажи своей шлюхе, чтобы держалась подальше от Ланселота, ты, блоха!
Корс Кант в безотчетном порыве выбросил перед собой руку и коснулся пальца Бедивира. Тот отдернул руку так, словно обжегся.
— Не прикасайся ко мне, колдун! — вскрикнул он злобно и испуганно.
— Почему? — язвительно поинтересовался бард. — Боишься, что я воскрешу тебя из мертвых, да?
Бедивир напоследок еще разок обозвал Корса Канта блохой, протолкался сквозь толпу пирующих и ушел из зала.
