Подобные воспоминания и питали в Марии нежные чувства к родителям.
Проблема заключалась в том, что отец с матерью пока не ведали об успешной сдаче экзамена. Мария сама узнала об этом только сегодня от миссис Экклз. Новость наверняка их обрадует, однако ее собственная реакция наверняка причинит боль. Мария не понимала почему. Она с удовольствием отправится в будущем году в Оксфорд — место не хуже других. Опять же, она не находила ни малейшего повода предполагать, что в Оксфорде ей понравится больше, чем в школе, а Мария противилась идее радоваться и уж тем более ликовать без всякой на то причины. Так как же сообщить новость отцу и матери, не расстроив или, чего доброго, не разозлив их при этом?
В комнату забрел кот (сами видите, семья была полнее некуда). Это небольшое существо в коричневую и белую полоску звали Сефтоном, от роду ему было всего два года, но повадки и жизненная философия кота не соответствовали его возрасту. Мария искренне любила его любовью, основанной, как и полагается, на глубоком уважении. Сефтон, похоже, понял про жизнь все. Целей его существования насчитывалось немного, и все они вызывали уважение: кормиться, содержать себя в чистоте и, самое главное, спать. Мария иногда думала, что и она была бы счастлива, если бы ей позволили ограничиться этими тремя сферами деятельности. Кроме того, она не могла не восхищаться отношением Сефтона к телесным ласкам. Он с радостью принимал их от любого встречного. Совершенно незнакомому человеку стоило лишь остановиться, нагнуться и предложить ему простейшую ласку — почесать между ушами, и уже через несколько минут оба забывали обо всем на свете, поглаживая, почесывая друг друга и милуясь, словно двое юных любовников на поле для гольфа в приступе пубертатного восторга. В этом смысле Мария сильно завидовала коту. Разумеется, ей вряд ли понравилось бы, вздумай совершенно незнакомый человек гладить ее, ласкать или почесывать. Точно не понравилось бы. Честное слово. Но она завидовала той полной и беспечной уверенности, с какой Сефтон предавался приятным интимностям. Кот не сомневался, что удовольствие, получаемое им и его партнером, совершенно невинно, если, конечно, партнер не обнаруживал скотских замашек. Но до сих пор Сефтону везло. В отличие от Марии. Она — давайте не будем прятаться за деликатными недомолвками — уже вступала в физический контакт с мужчинами, точнее, с юношами; правда, лишь дважды эти контакты носили более или менее основательный характер. В описываемую пору Мария не чуждалась случайного поцелуя, или мимолетного объятия, или редкого оргазма. Но она все яснее понимала природу сексуального вожделения, включая свое собственное, она угадывала в нем симптомы куда более сильного вожделения — ужасного одиночества, порыва к самозабвению, которое, как ей рассказывали, достигалось лишь в этом особом интимном акте, совершаемом обычно взрослыми добровольно, в спальне и с задернутыми шторами. Мария была бы не прочь погладить Ронни, обняться с ним, например, на заднем сиденье автобуса и стать на мгновение одним прекрасным целым, не подозревай она, что его руки очень скоро поползут к ее груди или нырнут между ее ног, направляемые инстинктом убийцы к тем частям тела, которые парни находили столь необъяснимо заманчивыми. Да, она бы не имела ничего против мужчин и даже, возможно, ограничилась каким-нибудь одним мужчиной, если бы ей удалось найти такого, кто разделял бы ее взгляды на близость между двумя людьми. С точки зрения Марии, такая близость обладала ценностью сама по себе, независимо от того, привела она к липкому соитию или нет. Для Сефтона же подобных проблем не существовало — и не только в общении с мужчинами или женщинами, но и с другими представителями кошачьей породы, ибо его предусмотрительно кастрировали в раннем возрасте.
Имелась еще и третья причина, по которой Мария завидовала Сефтону. Она заключалась в том, что никто и никогда не ждал от кота проявлений мало-мальской заинтересованности либо удовлетворения от поступков других. Он был волен демонстрировать невиданное и абсолютно законное равнодушие. Наблюдение за котом придавало Марии сил. Сефтон, не стесняясь, плевал на благополучие семьи, покуда оно впрямую не затрагивало его собственного. Он занимался исключительно собой и одновременно был напрочь лишен эгоизма — состояние, как уже в те годы с великой печалью сознавала Мария, для нее недостижимое. Тем не менее Сефтон оставался ее любимым наперсником. Ему она могла рассказать о своем успехе без смущения и неловкости, ибо не опасалась, что кот разволнуется. Много секретов поведала Мария Сефтону, потому что понимала: для него они ничего не значат. И не раз, прежде чем выложить новости окружающим, она сначала тренировалась на коте в надежде поднабраться у него изумительной безмятежности, с которой он выслушает ее и проигнорирует. Вот почему в каждом доме необходимо завести кота.
Мария сидела с дремлющим Сефтоном на коленях, рассказывая ему о том о сем — о прошедшем дне, о своих надеждах и страхах, желаниях, вполне умеренных, — пока не пришел с работы отец и ее не позвали ужинать. Семья ужинала на кухне. Мать разогрела четыре пирожка и подала их с картофельным пюре и кетчупом. Отец ел шумно, макая галстук в подливку, брат держался безучастно, будучи не в силах вымолвить слово от застенчивости и неловкости. Пищу в рот он отправлял размеренными движениями и маленькими порциями. Мария подождала, пока ужин не был наполовину съеден, и объявила:
— Мама, у меня новости. — Все разом положили вилки на стол. — Я сдала экзамен. На следующий год еду в Оксфорд.
А теперь вообразите короткую сцену семейного ликования; я ее описывать не стану, лучше удавиться.
Отец разразился поздравлениями, нахваливая интеллект дочери.
Мать заявила, что это чудесная новость и что Мария должна быть вне себя от счастья.
Брат по-прежнему молчал, но улыбался.
— Как же тебе повезло, доченька, — продолжала мать. — Мы с отцом были лишены такой возможности. С оксфордским образованием перед тобой все дороги открыты.
— Тебе надо много заниматься, но о развлечениях тоже не забывай, — сказал отец. — Занимайся и развлекайся, и тогда все будет в порядке.
Мать поинтересовалась, поступил ли еще кто-нибудь из школы.
— Из девочек никто. Только три мальчика. Ронни тоже приняли.
— Там будет Ронни! Как мило. Знаешь, Мария, я уверена, что этот юноша к тебе очень привязан и лучшего мужа тебе не найти, это точно.
— Девочке только семнадцать, — перебил отец, — а ты уже толкуешь о замужестве.
— Восемнадцать, — поправила Мария.
— Дай ей поразвлечься, — продолжал отец, — пока она в самом расцвете юности. У нее будет время подумать о замужестве, когда она попадет в Оксфорд.
— Ронни — очень милый мальчик, — не унималась мать, — и очень воспитанный, а школьная форма как ему идет! И, к твоему сведению, угри у него скоро пройдут, это дело времени.
Отец встал, подошел к Марии и поцеловал ее в лоб. Давно, много недель, а то и месяцев, он не делал ничего подобного. Мария улыбнулась смущенной и не совсем вымученной улыбкой.
— Это надо отметить, — сказал он. — Не сбегать ли мне в магазин за бутылочкой сидра? Или лучше пойдем в кино все вместе? А в выходные обязательно поедем в центр и купим тебе подарок. Что скажешь, Мария?
