— Клэр, ты напилась, что ли? В жизни не слыхал от тебя столько ерунды за раз.
На что Клэр ответила:
— Верно, за полчаса я выпила две трети бутылки этого великолепного «Бардолино».
Филип. В конечном счете, когда человек, которого ты любишь, гибнет от руки террориста — при взрыве, допустим, — тебе все равно, почему террорист это сделал, псих он или считает, что с его страной, религией либо еще чем плохо обошлись. Твой любимый человек мертв, и погубил его тот, кто подложил бомбу или поднял в небо самолет. Их мотивы тебя не интересуют. Они не должны были это делать. Рой Слейтер убил твою сестру, потому что он выродок. Прости, если я не щажу твои чувства, но факт есть факт.
Клэр. Да, но этого бы не случилось, не будь взрывов в пабах.
Филип. Возможно, не случилось бы с данным человеком в данный момент. Но Слейтер нашел бы иные резоны, чтобы разделаться с кем-нибудь еще. Кстати, а что с ним стало?
Клэр. Странно, но до Слейтера у меня тогда просто руки не дошли. Переживания меня словно обескровили. Пару лет спустя Патрик начал его разыскивать. И выяснил, что Слейтер умер примерно в то же время. В тюрьме. Эмфизема.
Филип. Любопытно. Патрик мне никогда об этом не говорил.
Клэр. Послушай, что я хочу сказать. В тот день в Норфолке я поняла: существуют причинные связи. Их нелегко различить, но когда ты их увидишь, то ни хаос, ни случайности, ни совпадения не помешают тебе добраться прямиком до самой сути, и тогда ты скажешь: «Ага, вот с чего все началось».
Филип. Рехнулась. Существуют индивидуумы, — плохие индивидуумы, грубо говоря, — которых надо опасаться, и даже если у них есть причины гадить, эти причины не имеют никакого касательства к истории или к состоянию общества. Только к психологии и человеческим отношениям. Другие люди превратили их в то, чем они являются. Родители, чаще всего.
Клэр. Тогда нам придется задаться вопросом: почему родители стали такими, каковы они есть.
Филип. Нет, так нельзя! Если начать зарываться вглубь, конца этому не будет.
Клэр. Нет, можно. Трудно, да. Очень трудно.
С кухни на балкон вышел Стефано с бутылкой красного вина и наполнил бокалы спорщиков.
Клэр. У тебя там потрясающе пахнет. Долго еще?
Стефано. С полчаса или около того. Ризотто нельзя торопить.
Он вернулся в дом. Клэр с Филипом отхлебнули вина. Скорбный свет заходящего сентябрьского солнца отбрасывал длинные тени и полировал древние камни на пьяцце внизу.
Филип. Люди должны отвечать за свои поступки, вот и все. Взять, к примеру, Гардинга. Возможно, его изуродовали родители, я не знаю. Но многих уродуют родители, однако они впоследствии проживают вполне безобидную жизнь. Гардинг же предпочел стать тем, кем он стал.
Клэр. Ты мне толком и не рассказал, как вы с ним встретились.
Филип. Сейчас расскажу.
* * *
— Гардинг тоже обретался в Норфолке. Но не там, куда ты ездила, а на противоположной оконечности графства — на востоке. Мне дали адрес: ферма где-то в глухомани посреди полного безлюдья, в нескольких милях к югу от Кингз-Линна. Там, где начинаются болота.
Не помню точно даты, но, видимо, это был конец марта, потому что по дороге туда я слушал радио и американцы к тому времени уже с неделю бомбили Ирак. «Страх и трепет», так это называлось. И пяти минут нельзя было послушать чертово радио, чтобы какой-нибудь военный стратег не принимался долдонить об этом «страхе и трепете». Странное было ощущение: я съехал с шоссе и двинул по пустынной местности — в Норфолке тишина наступает как-то сразу: не успеешь оглянуться, а цивилизация уже осталась позади, — а по радио только и говорили, что о разрушениях и резне, и все эти американские парни гордились тем, в какой дикий «трепет» они нас всех вогнали. Полагаю, не трудно внушить трепет кому угодно, если за дело берется самая богатая страна в мире, которая тратит половину своего богатства на создание устройств, вышибающих из людей мозги. Впрочем, трепет бывает разный, согласна? Иногда пейзаж приводит тебя в такое состояние. Кругом так красиво, так тихо. Водная гладь, раскинувшаяся на многие мили. Только ты и птицы. А эти норфолкские небеса! Летом они фантастические. В тот день небо было просто серым, серебристо-серым. Но… какая же тишина вокруг! По-моему, вот от такого городского жителя и прошибает трепет. Я выключил радио и, прежде чем отправиться на поиски фермы, остановил машину, заглушил двигатель, вылез и просто слушал тишину.
Я понял, почему он решил поселиться здесь.
Дом был виден за несколько миль. Никаких лесов вокруг, и земля абсолютно ровная. Только заросли тростника, куда ни глянь, и эти странные протоки, вырытые сотни лет назад, но по ним до сих пор беспрепятственно течет вода, и такое впечатление, будто их недавно соорудили. Причудливый пейзаж. С одной стороны, все как на ладони, а с другой — затерянный мир, куда никто лишний раз не сунется, чтобы наведаться к Гардингу. Уж не потому ли он туда перебрался? И не прячется ли он от кого-нибудь или от чего-нибудь? Подозреваю, полиция не раз интересовалась им за последние годы, он ведь много чего наговорил и повывешивал в Интернете, а еще эти диски в придачу. Я подумал, возможно, он решил залечь на дно, пока тучи на головой не рассеются.
Над фермой вился дымок. Но когда я подъехал поближе, то увидел, что дым поднимается не над жилым домом, но из трубы в старом трейлере, который Гардинг поставил во дворе. В трейлере жили две женщины — или, скорее, девушки, не знаю, к какой категории их причислить, но на вид им было слегка за двадцать. Он называл их Сцилла и Харибда; я так и не понял, что они там делали, разве что помогали ему на ферме. Обе были очень хорошенькими. Не знаю, где он их нашел и как уговорил приехать туда.
Словом, затормозил я и попытался собраться с мыслями. Я представления не имел, что ему скажу и даже зачем сюда явился. Полагаю, в основном из любопытства. Мне хотелось понять, как человек, которого мы знаем со школы, — или думали, что знаем, — способен превратиться вот в такую особь. Похоже, то, что случилось с Гардингом, исказило все мое прошлое — наше общее прошлое, — и я надеялся как-то его выпрямить, выявить подоплеку этого превращения, найти ему логическое объяснение. В общем, не позволить хаосу одержать верх. Но была и другая причина. Я собирался поговорить с ним о Стиве. О том, что он сделал с ним тогда в школе. Мне хотелось посмотреть, сумеет ли он оправдать свой поступок хотя бы в собственных глазах.
Так я посидел минут пять, потом подошел к входной двери и постучал громко, как только мог.
Я бы ни за что его не узнал, если бы встретил где-нибудь на улице. В первое мгновение я даже подумал, что ошибся адресом. Он носил плоскую кепку — потому что почти полностью облысел, как я позже выяснил, — маленькие круглые очки в стальной оправе и вдобавок отрастил невероятно густую бороду, спускавшуюся чуть ли не до пояса. На нем был твидовый костюм, горчично-желтый жилет, шейный платок — ни дать ни взять, английский сельский джентльмен, хотя, судя по состоянию полей, через которые я проезжал, как раз в сельском хозяйстве он пока не слишком преуспел. Физически он выглядел не очень крепким — уже начинал сутулиться и вообще был довольно тощим, — но что действительно поразило, так это его взгляд. Реально агрессивный. Не помнишь, в школе он тоже был таким? А ведь он знал, кто я, не забыл меня, и знал, что я приеду, но в его глазах читалась потрясающая враждебность, потрясающая подозрительность. Будто он только и ждал, когда я ляпну что-нибудь, и он взорвется. Я еще даже рта не успел раскрыть, но он мне уже явно не доверял. Да и никому не доверял, если на то пошло. Весь мир был у него на подозрении.
