— Мать, — спросил Пол, когда та принесла ему пенистое питье, — зачем мы выписываем эту газету?
Шейла смерила его сердитым, полным невнятной обиды взглядом. Она уже много раз просила, чтобы он называл ее не «матерью», а «мамой».
— Без особых причин, — ответила она. — А почему нам ее не выписывать?
— Потому, — ответил, перелистывая страницы, Пол, — что ее переполняют бредовые банальности.
Бен с Лоис не удержались от смеха.
— А я-то думала, «банальность» — это такая австралийская зверушка, — сказала Лоис.
— Банальность малая, пятнистая, — добавил Бенжамен и замычал-заклекотал, изображая мифическое животное.
— Возьми хоть передовицу, — невозмутимо продолжал Пол. — «Это та самая торжественная пышность, посредством которой Британия с таким успехом привлекает к себе наши сердца. Ничто не способно столь возвысить наш дух, как королевское бракосочетание».
— И что? — спросила Шейла, размешивая в чае сахар. — Я вовсе не обязана соглашаться со всем, что там читаю.
— «Когда принцесса Анна и Марк Филлипс вышли из Аббатства, на лицах их появилась медленная, расплывавшаяся все шире улыбка людей доподлинно счастливых». Пожалуйста, дайте мне кто-нибудь гигиенический пакет, меня сейчас вырвет! «Молитвенник, быть может, и существует уже три сотни лет, однако обетования его остаются такими же ясными, как вчерашний солнечный свет». Ну и тошнотина! «Владеть и сохранять, в радостях и в горе…»
— Ладно, хватит с нас ваших высказываний, мистер Всезнайка. — Дрожи в голосе Шейлы было достаточно, чтобы выдать, пусть и на секунду, непонятный страх, который научился внушать ей младший сын. — Допивай и переодевайся в пижаму.
Последовали новые препирательства, в которые и Бенжамен вставлял визгливые фразочки, однако Лоис уже ни во что не вслушивалась. Звук этих голосов был вовсе не тем, во что ей хотелось сейчас погрузиться. Она предоставила домашних самим себе и ушла в свою комнату, где можно было вновь потонуть в излюбленном мире романтических грез, в царстве бесконечных красок и возможностей. Что касается последнего номера «Звуков», она нашла в нем что искала и больше в журнале не нуждалась. Ей не нужно было даже спускаться чуть погодя в гостиную и еще раз заглядывать в журнал, поскольку номер почтового ящика запоминался легко (247 — длина волны Радио-1), а объявление, ею отмеченное, отличалось совершенной, волшебной простотой. Быть может, потому Лоис и поняла, что предназначается оно ей, и только ей одной.
Волосатик ищет цыпочку. Вблизи Бирмингема.
2
Тем временем отец Лоис, Колин, сидел в пабе «Конские подковы на Королевской Пустоши». Его начальник, Джек Форест, отошел к бару за тремя пинтами «Брю XI», оставив Колина вести запинающуюся беседу с Биллом Андертоном, профсоюзным организатором лонгбриджского цеха антикоррозийных покрытий. Четвертый член компании, Робин Слейтер, так пока и не появился. Когда Джек вернулся от бара, Колин ощутил большое облегчение.
«Будем здоровы», — произнесли, поднимая кружки, Колин, Билл и Джек. Разом отпив по глотку, они испустили коллективный вздох и стерли с губ пену. Наступило молчание.
— Я хочу, чтобы мы посидели приятно и запросто, — выпалил вдруг Джек Форест, когда молчание стало слишком уж долгим, слишком устоявшимся и оттого неловким.
— Запросто. Точно, — сказал Колин.
— Меня устраивает, — согласился Билл. — Более чем.
Все трое запросто отхлебнули еще по глотку. Колин оглядел паб, ему хотелось сказать что-нибудь о его убранстве, да не придумалось — что. Билл Андертон смотрел в кружку.
— Хорошее тут пиво, верно? — сказал Джек.
— Что? — переспросил Билл.
— Я говорю, пиво тут подают хорошее, в этом заведении.
— Неплохое, — сказал Билл. — Я пивал и похуже. Все это происходило, разумеется, в те дни, когда люди еще не научились рассказывать друг другу о своих чувствах. В дни, когда совместные, упрочающие взаимные связи выпивки начальства с подчиненными еще не стали общим местом. Они, эти трое, были своего рода первопроходцами.
Колин оплатил следующие три кружки, а Робин все еще не пришел. Они сидели, потягивая пиво. Столы, в которых смутно отражались их лица, были темно-коричневыми, наитемнейше коричневыми, как шоколад «Борнвилл». Стены имели оттенок более светлый, в цвет шоколада молочного, «Дэри милк». Ковровое покрытие было просто коричневым, с узором из шестиугольников немного различной, если вглядеться, формы. Потолок явно задумывали изжелта-белым, однако и он покоричневел от дыма миллионов сигарет без фильтра. Машины на автостоянке в массе своей имели коричневый окрас, как и большая часть одежды завсегдатаев паба. На самом-то деле никто здесь этого преобладания коричневатости не замечал, а если и замечал, то не считал его заслуживающим каких-либо слов. Такие уж стояли времена — коричневые.
— Ну что, вы уже догадались, оба, в чем тут соль? — спросил Джек Форест.
— Соль чего? — поинтересовался Билл.
— Я о причине, по которой все мы нынче сидим здесь, — пояснил Джек. — Я ведь вас не наобум выбирал. Я мог пригласить сюда любого служащего отдела кадров и любого профсоюзника. Но не сделал этого. Выбрал именно вас, и на то существует причина.
Билл и Колин переглянулись.
— Видите ли, у вас есть кое-что общее. — Джек, довольный собой, посмотрел сначала на одного, потом на другого. — И оно вам известно.
Билл и Колин пожали плечами.
— Ваши дети учатся в одной школе.
Информацию эту оба усвоили не сразу — первым, кому удалось соорудить на лице улыбку, оказался Колин.
— Андертон — ну да, конечно. У моего Бена есть друг по фамилии Андертон. Одноклассник. Бен о нем время от времени рассказывает. — Его взгляд, устремленный на Билла, стал почти теплым. — Так это ваш сын?
— Да, он самый. Дугги. А ваш, должно быть, Бент.
Колина услышанное явно озадачило, может быть, даже поразило немного.
— Да нет, Бен, — поправил он Билла. — Бен Тракаллей. Сокращенное от Бенжамен.
— Я знаю, что его зовут Бенжаменом, — сказал Билл. — Просто у него такое прозвище. Бент Ракалия. Бен Тракаллей. Понимаете?
Прошло несколько секунд, и Колин понял. И поджал, обидевшись за сына, губы.
— Мальчики бывают иногда очень жестокими, — сказал он.
Лицо Джека расплылось в улыбке добросердечной умиротворенности.
— Знаете, это способно сказать нам кое-что о стране, в которой мы живем, — объявил он. — О Британии семидесятых. Прежние различия попросту ничего больше не значат, не так ли? Теперь это страна, где профсоюзник и младший менеджер — который вот-вот станет старшим, Колин, не сомневаюсь, — могут послать своих сыновей в одну школу и никто об этом даже не задумается. Умные мальчики, достаточно толковые, чтобы сдать вступительные экзамены, ну и пожалуйста: они уже стоят бок о бок у истоков знания. Что это говорит нам о классовой борьбе? Что она канула в прошлое. Все, конец, перемирие. Приостановка военных действий. — И Джек, ухватив свою кружку, торжественно поднял ее: — За равные возможности.
