Он повернул ручку двери, пронизал светом фонарика темноту, пахнущую сыростью, и начал спускаться по пролетам деревянных ступенек. Здесь, внизу, было прохладнее и тихо, как в могиле. Его босые ноги чувствовали холод каменного пола подвала. Он редко спускался сюда. Подвал он использовал как кладовую, складывая туда старые вещи: чемоданы, заполненные плохо подходящей одеждой; кресло со сломанной ручкой; треснувшую лампу с керамическим основанием; несколько картонных коробок, содержащих кое-что из старой одежды Илэйн; заплесневевшие книги и журналы «Лайф» и «Нэшнл Джиогрэфик». Две стены он покрыл сосновыми панелями, две другие были голыми кирпичными стенами. Круглые бетонные колонны поддерживали потолок, иссеченный трубами и медным кабелем. На дальнем конце была дверь с четырьмя стеклянными панелями, и по каждую сторону от нее были окошки, выглядывающие в маленький задний дворик. Черная масса печи стояла безмолвно, отражая металлический свет. Он направил луч фонаря на коробку с предохранителями, расположенную на стене прямо за лестничной клеткой; свет пронесся мимо дверного проема кладовки, заполненной банками с краской и грязным брезентом. Он разглядел оголенную лампочку, свисающую на шнуре, словно голова, отделенная от тела.
Коробка с предохранителями была тугой и не хотела поддаваться; заржавевшие шарниры заскрипели. По обе стороны от луча фонарика темнота начала подползать ближе, словно медленно накатывающиеся волны черного океана. Он резко дернул коробку, стряхивая с себя холодную руку, которая, казалось, замешкалась на его шее сзади.
В этот момент он увидел, что предохранители вырваны напрочь.
Он скорей почувствовал, чем услышал движение сзади него, и когда поворачивался кругом, чтобы разглядеть это, его рука с фонариком в защитном жесте взлетела вверх, и он услышал, как что-то пронзительно вопит из темноты — из дверного проема хозяйственной комнаты. На долю секунды он увидел что-то, светящееся резким электрическим синим светом, переворачивающееся и переворачивающееся. Оно пока рассекало воздух, но у него уже не было времени ни отступить назад, ни вздохнуть, ни закричать.
Потому что в следующее мгновение мерцающий, светящийся неоновым электрическим синим светом топор с двумя лезвиями поразил его прямо между глаз. Разлетевшиеся вдребезги от нечеловеческой силы удара стекла его очков соскочили с носовой дужки и упали по обе стороны от головы, пока лезвие топора прорубалось сквозь плоть, кости и мозг. Его тело отскочило к стене, голова при этом отдернулась назад так быстро, что раздалось резкое «крак», когда ломались шейные позвонки. Кровь струилась из ноздрей и через расширенные, пораженные ужасом глазные впадины. Труп тяжело осел на пол, словно масса тряпья, испачканного запекшейся кровью. Он спазматически дернулся в смертельном танце мускулов и нервов. Сквозь высунувшийся язык зубы постукивали словно кости, брошенные древними оракулами.
Труп лежал неподвижно в краснеющей луже, фонарь все еще был зажат в постепенно белеющей руке. Но до рассвета батарейки сядут.
И по всему подвалу, заставляя дребезжать оконные стекла, раздаваясь эхом по всему дому и по Мак-Клейн-террас, раздался дикий выкрик кровожадного победоносного орла.
Когда спустя минуты его последние отзвуки стихли, где-то начала лаять собака, бешено, словно сам Цербер у врат Аида.
4
Деревня
«Вифаниин Грех» — было написано на дорожном знаке, белыми буквами на зеленом фоне. И ниже этого:
«Нас.: 811».
Знак блестел на утреннем солнце безупречной чистотой. Эван Рейд припомнил совсем другой по виду знак, который обозначал городские границы Ла-Грейнджа, пробитый пулями, с осыпающейся ржавчиной, бесформенно изогнутый случайно наехавшим автомобилем.
Чертовски хорошо и спокойно в этом местечке, горько подумал он, пока темно-синий микроавтобус мчался по темному покрытию автострады, затененной раскинувшимися зелеными ветвями вязов, по направлению к той жизни, которая ждала впереди, по направлению к деревне Вифаниин Грех.
— Мы здесь! — сказала Лори с заднего сиденья, подтягиваясь вперед, чтобы увидеть дорогу между мужчиной и женщиной, сидящими впереди. Ее лицо выражало искреннее возбуждение, характерное для шестилетней девочки, впервые увидевшей, как солнце освещает лучами из-за разбухших грозовых облаков; наконец, после долгой и ужасной морозной зимы, наступило лето; ее выжидающие глаза были такими же мягкими и синими, как небо Пенсильвании. Большую часть утра она была поглощена книжкой для раскрашивания, но когда они достигли округлых зеленых холмов, затененных лесов, наполненных белобородыми эльфами из сказок, рассказываемых на ночь, Лори отложила цветные карандаши и дала волю своему воображению. Рядом с ней на сиденье сидела тряпичная кукла, «Мисс Присси», и молчаливо кивала в такт движению машины.
Что было особенно хорошо, подумала она, наблюдая, как ворона лениво кружит в небе, это то, что мама и папа в течение долгого времени не ссорятся друг с другом.
— Еще не совсем здесь, — сказала Кэй Рейд, повернув голову, чтобы посмотреть назад и улыбнуться своей малютке. У нее были такие же голубые глаза, как и у Лори, расположенные на привлекательном овальном лице, обрамленном пшеничного цвета волосами, мягко спадавшими на плечи. — Тебе лучше отложить эти карандаши, мы скоро приедем.
— Хорошо, — Лори начала складывать их в зелено-желтую коробку, ее золотистые волосы развевались на воздухе, циркулировавшем сквозь открытые окна.
Кэй посмотрела на своего мужа; она знала, что он устал от езды и был озабочен следами износа, проявившимися в двух местах на левой передней шине. — Почти дома, — сказала она, и он слегка улыбнулся. Дома. Слово казалось странным, после частого повторения в течение долгого времени в различных местах оно потеряло смысл. Не было постоянства в тех других местах, которые она называла домом: ни в тесной квартирке на самом верхнем этаже, с ее громыхающими трубами отопления; ни в том доме, покрытом дранкой, в котором всегда, казалось, стояла густая вонь от стальных мельниц. Это были удушливые жилища, полные пыли и песка, независимо от того, как часто Кэй убиралась и пылесосила. Плохие места, для чтобы расти маленькой девочке; безнадежные места, чтобы пытаться лечить напряженные нервы и раны. Нет. Не думай об этом. Ее сознание отклонилось от мрачных воспоминаний. Она наблюдала за ним, следила за тем, как его глаза следуют за белой линией центра дороги. Что я вижу здесь? — недоумевала она. Надежду? Или страх? Она вдруг подумала, насколько старше своих тридцати двух лет он выглядит: линии морщин расположились вокруг его глубоко посаженных серых глаз и вокруг рта; мимолетные следы седины преждевременно запятнали виски его непокорных рыжевато-каштановых волос. Это было словно укол напряжения и боли, пришедший из прошлого, когда мир с его темными распахнутыми челюстями, казалось, хватал их и пытался проглотить.
Он почувствовал на себе ее взгляд.
— Что это? — спросил он.
— Просто нервы, — сказала она и улыбнулась.
— Не нужно. Все будет прекрасно.
