Я киваю, и на этот раз уже не просто так. Конечно, это наше общее приключение. Все правильно! События начинают обретать смысл.
— Кузнечик, — говорит Карлтон, — мы тебе тоже подыщем подружку. Ведь тебе уже девять. Пора! И так засиделся в девственниках!
— Ты серьезно? — спрашиваю я.
— Старик, мы подберем тебе девочку из шестого класса, какую-нибудь поо-пытнее. Накуримся и все вместе пойдем в кладбищенскую рощу. Я просто обязан присутствовать при твоей дефлорации. А то как же ты без старшего брата?!
Я все хочу как бы между прочим спросить его о связи между сексом и физической болью, но тут до нас долетает разгневанный голос матери:
— Нет, он все-таки напакостил! Нет, он все-таки изгваздал ковер!
Начинается общесемейный скандал. В качестве свидетеля мать призывает отца. Отец приходит и становится у двери. У него лицо «некогда красивого» человека. Однако красота эта сильно поблекла от излишнего долготерпения. В последнее время отец решил освежить свой облик кое-какими модными штрихами вроде эспаньолки и ботинок из телячьей кожи.
Мать тычет в следы, которые в виде аккуратных полумесяцев тянутся от двери к братниной кровати. С кровати свешиваются злодейские ноги Карлтона. Ужасающе грязные орудия преступления все еще на нем.
— Ты видишь, — обращается мать к отцу, — ты видишь, как он ко мне относится?!
Отец, здравомыслящий человек, предлагает Карлтону немедленно привести все в порядок. Но мать считает, что этого мало. Ей нужно, чтобы он в принципе понял, что так себя не ведут.
— Разве я многого требую? — кричит она. — Я не требую, чтобы он отчитывался, куда ходит, не требую, чтобы он объяснил, с какой стати нашим домом вдруг заинтересовалась полиция. Я требую только одного: чтобы он не пачкал ковер! Больше ничего!
— Давай-ка убери эту грязь, — советует Карлтону отец.
— И все, да? — не унимается мать. — Значит, он сейчас приберется, и мы тут же его простим, так, что ли?
— Ну а что ты предлагаешь? Чтобы он языком это вылизал?
— Я хочу, чтобы он хотя бы немного думал о других! — отвечает мать, беспомощно косясь на меня. — Вот чего я хочу.
Я растерянно пожимаю плечами. Мне жалко мать, но я не из ее команды.
— В общем, так, — заявляет она. — Больше я в этом доме пальцем о палец не ударю. Сами теперь наводите чистоту, а я буду телевизор смотреть и фантики от конфет на пол бросать.
Она разворачивается и уходит, решительно рассекая воздух. По дороге она хватает стакан с карандашами, какое-то время смотрит на него, а потом высыпает карандаши на пол. Они, как гадальные палочки, ложатся парами и крест-накрест.
Отец выходит за ней. Он кричит ее имя. Мать зовут Изабел. Слышно, как они идут по дому. «Изабел, Изабел, Изабел», — зовет отец, а мать, которой, должно быть, понравился вид разбросанных карандашей, скидывает на пол все новые и новые вещи.
— Надеюсь, телевизор она бить не станет, — говорю я.
— Она сделает то, что ей сейчас нужно сделать, — отзывается Карлтон.
— Ненавижу ее, — говорю я.
На самом деле я в этом не уверен. Но чтобы выяснить, так это или нет, мне требуется произнести эти слова, послушать, как они звучат.
— Она покруче любого из нас, — обрывает меня Карлтон. — Ты думай, что говоришь, Кузнечик!
Я ничего не отвечаю. Вскоре я встаю и начинаю подбирать карандаши, предпочитая это занятие валянью на кровати и проявлению преданности сообразно переменчивой обстановке. Карлтон приносит губку и начинает оттирать грязь.
— Напачкал — убрал, — комментирует он. — Все просто.
Момент для расспросов о любви явно упущен, и у меня хватает выдержки и чутья не форсировать эту тему. Я знаю, что случай еще представится. А пока я составляю аккуратный букет из карандашей. Мать в бешенстве носится по дому.
Спустя какое-то время — уже после того, как Карлтон, отец и я подобрали с пола все, что она расшвыряла, — я вновь лежу на кровати, размышляя о жизни. Карлтон, понизив голос, разговаривает по телефону со своей девицей. Мать, немного успокоившаяся, но все еще опасная, готовит обед, мурлыча какую-то медленную мелодию 40-х годов. Может быть, именно эта песня звучала из всех музыкальных автоматов, когда самолет ее первого мужа рухнул в Тихий океан. В подвале отец играет на кларнете. Он всегда играет там, среди аккуратно развешанных молотков, стамесок и прочих инструментов, отбрасывающих непомерные тени в неярком свете одинокой лампочки. Если приложить ухо к полу, слышно, как он извлекает из кларнета долгий негромкий стон, напоминающий кошачий вой. Есть какое-то особое наслаждение в том, чтобы лечь на ковер и слушать игру отца, просачивающуюся сквозь половицы. Прижавшись ухом к полу, я пытаюсь подыгрывать ему на губной гармошке.
В тот год родители решили устроить вечеринку в честь возвращения тепла. Зима была долгой и суровой, и вот наконец на газонах и между могильными плитами показались первые маргаритки.
Вечеринки в нашем доме — события церемонные. Друзья родителей, левацки настроенные огайские романтики, все без исключения школьные учителя, приносят вино и гитары. Несмотря на то, что они ходят на службу и берут в банках кредиты на покупку недвижимости, они считают себя провозвестниками свободы, секретными агентами, выполняющими некую особую миссию. Да, сейчас они притворяются педагогами, но это только временно — пока не дописаны их романы, не окончены диссертации или просто не скоплены деньги, чтобы не работать больше нигде и никогда.
Мы с Карлтоном в роли прислуги: принимаем пальто, разносим напитки. Нас используют так с самого детства, и мы охотно демонстрируем свое раннее развитие и готовность помочь ближнему. Мы точно знаем, что и как нужно делать. Крупная дама с ярко накрашенными губами, отдавшая свои девичьи годы преподаванию математики в девятом классе, называет меня мистер Райт.
[4]
Заместитель директора школы в русской меховой шапке спрашивает нас с Карлтоном, за кого мы собираемся голосовать — за демократов или за социалистов.
Мои тайные прикладывания к спиртному не пропали даром — я здорово навеселе.
Но главная опасность подстерегает вечеринку уже ближе к ночи. Раздается стук в дверь, и я бегу открывать. Мне, как ярмарочному воришке, не терпится поскорее узнать, кто еще пожаловал. Стараясь изобразить из себя благовоспитайного трезвого мальчика, я открываю дверь, и что же? Вместо очередных наивных взрослых я вижу друзей моего брата — банду нестриженых хулиганов в высоких армейских башмаках. Впереди — подружка Карлтона в просвечивающем одеянии из бахромы.
— Привет, Бобби, — бросает она.
Она родом из Нью-Йорка — в ней есть особый столичный шик.
— Привет, — говорю я.
Я отступаю в сторону, подавив ретроградный импульс немедленно захлопнуть дверь и вызвать полицию. Компания, состоящая из трех девушек и четырех парней, вваливается в дом в облаке наркотического дыма. Проходя мимо меня, они хитро ухмыляются.
