— Как твои дела? — спросил дядя Вилл.
— Хорошо, — ответил Джамаль. И тут же прибавил: — Бен, ты не хочешь сходить в видеосалон?
Бен взглянул на свою мать. Тетя Сьюзен взглянула на мать Джамаля, а та взглянула на дядю Вилла.
— Ты же только что пришел, — сказала мать Джамаля.
— Я знаю.
— Ладно, — сказал Бен. Голос его, начинаясь в большой синей выпуклости груди, исходил затем изо рта.
— Полчаса, — сказала тетя Сьюзен. — Не больше.
А дядя Вилл сказал:
— Я был бы рад провести с тобой немного времени, Джамаль. Мы ведь почти не видимся.
— Угу.
Что он ненавидел в заботах других людей о нем, так это то, насколько видимым они его делали. А он хотел оставаться невидимым — и наблюдать.
— Ты на Вторую авеню собираешься? — спросила его мать.
— Мы вернемся через полчаса, — ответил он.
— Ладно. Пока.
Он вышел в дверь, Бен за ним. Джамаль быстро оглянулся на мать, тетю и дядю. И подумал об океане, о холодном зеленом нигде. И о своем большом двоюродном брате, нервном и незнакомом, как лошадь.
На улице он спросил у Бена:
— Тебе и вправду интересны видеоигры?
Бен дал вопросу повисеть в воздухе, потом упасть и взглянул на землю, туда, где он остался лежать.
— Наверное, — ответил Бен. — А тебе нет?
Бен думал, что ответы бывают правильные и неправильные. И хотел получить правильный.
— Можно и поиграть, — ответил Джамаль. — Мне-то все равно, я просто хотел убраться оттуда.
— А, — произнес Бен.
Они пошли по авеню Б на север, к парку. День был холодный, солнечный, отовсюду неслись звуки радио. Навстречу им шла женщина с надетой на голову коробкой, крича что-то о заговоре голландцев и евреев. Одета она была в пончо с изображением родео — бледные ковбои, арканящие бледно-синих быков.
— Похоже, она чокнутая, — сказал Бен.
— Похоже.
— А с тем чокнутым ты еще водишься?
— С каким?
— Ну, с тем, который женские платья носит.
— А, с Кассандрой. Она не чокнутая.
— У меня от него мурашки по коже бегут, — сказал Бен.
— О Кассандре следует говорить «она».
— Почему?
— Из вежливости, — ответил Джамаль.
Бен кивнул. Он верил в правила какого угодно рода.
Они шли по парку мимо палаток бездомных. На скамейке сидел рядом с собранными им кусками грязного поролона старик, сидел и облизывал обрывок фольги, ослепительно, точно драгоценность, сверкавший под солнцем. В бороде старика подрагивали прожилки спагетти.
— Кошмар, — сказал Бен.
— Чшш, — отозвался Джамаль. — Он может услышать тебя.
Какое-то расстояние они прошли молча. Джамаль ощущал себя человеком, ведущим по улицам своего квартала лошадь. Белую лошадь, прекрасную, но пугливую и отчаянно стремящуюся всем угодить.
— Давай не пойдем в видеосалон, — предложил он.
— Ладно.
— Просто спрячемся ненадолго.
— Что?
— Пошли.
Джамаль привел Бена к заброшенному дому на Одиннадцатой стрит, такому же безумному, как та женщина с коробкой на голове, такому же распадающемуся и пустому. Крыша его провалилась, на верхнем этаже выросло деревце, отчего дом казался коронованным ветвями. Доски, которыми были когда-то забиты окна, отвалились, зато в некоторых из них еще уцелели треугольники стекла.
— Ты собираешься войти туда? — спросил Бен.
— Да.
У парадного крыльца дома Бен нерешительно замялся. Всхрапывавший и рывший копытами бетон, издававший нервное ржание, он готов был рвануть отсюда с места в карьер. Но Джамалю мысль завести своего двоюродного брата в это рискованное с виду безмолвие нравилась. Ему казалось правильным затащить Бена в место, которое не было частью привычного мира. Это походило на то, чего он хотел для себя: стать невидимкой.
— Я тебе кое-что покажу внутри, — сказал Джамаль.
— Не уверен, что мне этого хочется, — ответил Бен.
— Да пойдем же.
Джамаль взбежал по растрескавшимся ступеням крыльца, оттянул в сторону доску, висевшую на одном гвозде и перекрывавшую дверной проем. Остановился, ожидая. И спустя мгновение Бен, терзаемый муками боязливой уступчивости, присоединился к нему.
— Думаешь, это не опасно?
— Не опасно. Я сюда часто прихожу.
Он ввел Бена в вестибюль, пахнувший штукатуркой, мочой и гнилью. На стене завивался в трубку последний, еще уцелевший клочок обоев — пухлые, ржавых тонов цветы. Надломленные ампулы на полу, влажные и безмолвные. Мглистый свет.
— Вон туда, — сказал Джамаль и пошел вверх по лестнице. Перила ее давно уже отломали и сожгли в кострах, половина ступенек исчезла, однако подниматься по ней было не так уж и трудно. В одной из глядевших во двор комнат второго этажа ворковал голубь.
— Ты уверен, что это не опасно? — спросил Бен.
— Да.
Скорее всего не опасно. Здесь можно было наткнутся на одного-двух торчков, но ведь они — люди безвредные. В большинстве своем. Мать и Кассандра убили бы его, если бы узнали, что он заглядывает сюда, однако ему требовалось именно такое место, уединенное, не составляющее часть общего порядка вещей.
Он шел с Беном по коридору второго этажа. Пустые дверные проемы вели здесь в комнаты, также пустые, если не считать брошенных в них бутылок и шприцев да отсыревших матрасов. В одной из них стояла пара женских ярко-розовых туфель на платформе — надменные и одинокие ключи к тайне, от попыток разрешения которой все уже давным-давно отказались.
— Жутковато здесь, — сказал Бен.
— Ты просто иди за мной.
Они миновали третий этаж и поднялись на верхний, лишенный крыши. На нем-то и росло пепельно-серое деревце, ухитрившееся пустить корни в тонком слое скопившейся под разломанными половицами штукатурки и занесенной сюда ветром земли. Голые и запыленные кирпичные стены еще держались, пустые оконницы их выходили на Одиннадцатую стрит. Джамаль отвел Бена в ту комнату, где росло дерево.
— Посмотри, — сказал он и подошел к окну.
Окно, которое смотрело на стоявший по другую сторону улицы храм, находилось на одном уровне с позолоченной статуей бородатого мужчины в мантии. Лицо у мужчины было важное и немного испуганное. В одной руке он держал крест, указывая на него пальцем другой, — казалось, впрочем, что указывает он на собственную голову. Когда Джамаль был поменьше, он верил, что мужчина отвечает этим жестом на жизненно важный вопрос о том, какая связь существует между крестом и его головой.
