— И что с тобой?.. Какие у тебя симптомы?
— Потеть начала по ночам, совсем недавно. Голова стала болеть. Я потому и решила, что должна сказать тебе.
— Сколько у тебя Т-лимфоцитов? Тебе это известно?
— Да, известно. Четыреста.
— Я еду к тебе.
— Зачем? Не нужно.
— Самолеты летают каждый час.
— Ты же все равно ничем мне не поможешь, Вилл.
— Буду через два, может, три часа.
Вилл появился меньше чем через три часа. Зои заваривала чай. Джамаль сидел за кухонным столом, обедал. Войдя в кухню, Вилл замялся, потому что не знал, известно ли все Джамалю.
— Привет, Вилл, — сказала Зои.
Она поцеловала его так, точно он просто пришел в гости. Она не изменилась. Хотя, конечно, никто так сразу не меняется. Вилл уже похоронил с полдесятка друзей и хорошо знал, насколько долгое время берут эти изменения. Когда люди только-только заболевают, глаза их остаются по-прежнему блестящими и глубокими, кожа еще плотно прилегает к мышцам и костям. Вся первоначальная работа болезни остается невидимой, она скрупулезно прошивает человека изнутри мелкими стежками. Но перед ним была сестра, и Вилл вопреки всему позволил себе на миг вообразить, что ничего страшного с ней не случилось. Все оказалось каким-то обманом, ошибкой. И квартира Зои осталась той же, красочной и убогой. Большая кухня с широкими половицами и запахом корицы и кофе, щербатые тарелки и разномастные чашки Зои, стоящие одна в другой за стеклом буфета, выцветшие изображения мексиканских святых и ужасные любительские картины, которые она покупала в благотворительных магазинчиках (ангел с ниспадающими, как у Нэнси Синатра, волосами; чихуахуа; улыбающийся, подстриженный «ежиком» мужчина со свинячьими, глядящими в разные стороны глазками). Все здесь казалось недостаточно серьезным для смертельной болезни. Лишенным торжественности и значительности.
— Привет, — ответил Вилл. — Привет, Джамаль.
Джамаль сидел за столом, притворяясь, что ест.
— Здравствуйте, — сказал он.
В последнее время мальчик избавился от привычки хранить молчание в присутствии людей, которых не очень хорошо знал. Ее сменила величавая, несколько натужная официальность. Он говорил им: «Здравствуйте», «Спасибо», «Приходите еще».
— Ты не голоден? — спросила у Вилла Зои.
— Нет. Да. Немного.
— У нас сегодня рис с фасолью, — сказала она. — Джамаль подался в вегетарианцы.
— Правда? — спросил у Джамаля Вилл. Джамаль кивнул. — И даже рыбу не ешь?
— Рыбы живые. В них кровь течет.
Зои наполнила тарелку Вилла рисом и фасолью. Он уселся за стол рядом с Джамалем. Тот подцепил вилкой единственную фасолину, аккуратно поместил ее между губами, пососал.
Он не выглядел ни нервничающим, ни испуганным. И похоже, совсем не удивился внезапному появлению дяди, который живет в трехстах милях отсюда.
— Как у тебя с учебой? — поинтересовался Вилл.
— Очаровательно, — сообщил Джамаль без всякой, похоже, иронии.
— Второй класс, так?
— Да, — ответил Джамаль.
— Живи ты в Бостоне, я мог бы через пару лет стать твоим учителем.
— Я знаю.
Зои налила себе чаю и тоже уселась за стол.
— Я покончила с обедом двадцать минут назад, — сказала она. — Джамаль — самый неторопливый из живущих на свете едоков.
Джамаль улыбнулся — застенчиво, словно получил комплимент. И проткнул зубцом вилки одно-единственное зернышко риса.
— Кажется, это хорошо для пищеварения, — сказал Вилл. Интересно, почему в присутствии детей он часто ощущает себя человеком, явившимся с визитом к политикам малоизвестной далекой страны?
— Кассандра вообще ничего не ест, — сообщил Джамаль.
— Ну, разумеется, ест, — возразила Зои. — Все люди едят.
— Кассандра только пьет — воду, сок и кофе, — сказал Джамаль.
— Перестань, — сказала Зои. — Кассандра ест, и помногу. То, что ты говоришь, даже отдаленно на правду не походит.
— Один раз съела яблоко. Всего одно зеленое яблоко.
— Я не хочу спорить с тобой об этом. Могу поручиться, что за последние двое суток ты хотя бы разок, да видел, как Кассандра уплетает чизбургер.
— Как она, Кассандра? — поинтересовался Вилл.
— Все хорошо, — ответила Зои.
— Кассандра больше не ест чизбургеры, — сказал Джамаль. — Говорит, что они противные.
Джамаль и Вилл поели, Зои отправила сына в его комнату делать уроки. Перенесла тарелки в мойку, Вилл последовал за ней. Положил ладонь ей на плечо.
— Малыш, — сказал он.
Зои пустила на тарелки горячую воду.
— Джамаль знает, — сказала она. — Но все равно, спасибо, что не стал говорить об этом при нем.
— Мне бы и в голову…
— Не хочется каждые пять минут тыкать его носом в мою болезнь. Хотя иногда я гадаю, правильно ли это. Может, если Джамаль все время будет слышать о ней, болезнь станет для него такой же привычной, как все остальное.
Зои выдавила на губку немного жидкого мыла, точно так же, как делала их мать. И мыло она держала — тоже как мать — в непрозрачной пластиковой бутылке. Одета она была в черную рубашку и линялые черные джинсы.
— Думаю, это идея правильная, — сказал Билл. — Хотя кто ее знает? Разве кому-нибудь известно, как следует вести себя с детьми?
— Спасибо, что приехал, — сказала она.
— За что же спасибо-то?
Наступила пауза, странно формальная, как будто они только что познакомились, темы для разговора исчерпали и теперь думают, как бы им половчее распрощаться. Наверное, они могли бы обняться, заплакать. Но нет, не заплакали. Взрослые люди, они стояли у кухонной раковины, мыли посуду, а в соседней комнате готовил уроки ребенок.
— Знаешь, я чувствую какое-то странное смущение, — сказала она. — Сумасшедший дом, правда? Нашла, что чувствовать в такую минуту.
— Ты что-нибудь принимаешь?
— Пока нет. Шарон, это мой врач, хочет, чтобы я начала принимать азидотимидин. Но мне как-то боязно, я о нем жуткие вещи слышала. Сказала ей, что подумаю.
— Пожалуй, тебе стоит попринимать его. А может, и нет. Не знаю. Я о нем тоже всякие ужасы слышал. Шарон — хороший врач?
— Да, я же тебе говорила. На этот счет не волнуйся.
— Ну да, конечно. С чего бы мне волноваться?
— И пожалуйста, не язви.
— Если ты запретишь мне и волноваться и язвить, как я смогу реагировать на происходящее в мире? — спросил он. — Значит, никаких лекарств ты не принимаешь?
