Джоэл поднял к ней лицо, улыбнулся. Сьюзен вглядывалась в него с непониманием, с легким стыдом, который уже начал разрастаться в ней. Потом она обнаружила, что вся покрыта тонкой пленкой пота. Джоэл нежно поцеловал сгиб ее колена, отбросил упавшую на лоб Сьюзен прядь волос.
И тогда она заплакала. Неожиданно для себя. Поначалу совсем тихо, это был даже не плач, просто жгучая влага легко омыла ей глаза, однако она смотрела в умное лицо Джоэла, и плач продолжался сам собой, не громкий, но сильный, перемежавшийся тихими, прерывистыми вздохами. Печаль и облегчение наполняли ее, словно оставившую позади свое простенькое счастье и вошедшую в нечто гораздо большее, более сложное, дающее новые надежды. Джоэл гладил ее по волосам.
— Ну будет, будет, — шептал он, и Сьюзен представилось, как он разговаривает точно таким же образом с деревом, сидя среди его ветвей и отпиливая те, что поразила болезнь.
Когда она наплакалась, оба оделись и вместе спустились в вестибюль, миновав закрытую дверь третьей, отведенной под детскую спальни. Сьюзен немного путалась в пространстве, как бывало, когда она просыпалась среди ночи в новом доме и тот представлялся ей поначалу, пока она не осознавала, что это ее жилище, чужим. Вот полосатые обои, которые она выбрала сама, вот висящее у подножия лестницы антикварное зеркало. У выходной двери Джоэл немного помедлил. Его высокие, заляпанные древесными соками ботинки были почти того же цвета, что покрытые лаком сосновые половицы. Он взял ее за руку.
— Все было замечательно, — сказал он.
— Правда? — отозвалась Сьюзен. А затем рассмеялась и провела пальцами по глазам. — Да. Все было замечательно.
Он так легко мог все испортить. Произнести какую-нибудь непристойность, выдать довольство самим собой. Мог показать, гримасой или жестом, что испытывает к ней жалость. Мог спросить, когда они займутся этим снова.
— Пока, — сказал он.
— Всего доброго.
Джоэл распахнул дверь, она вышла с ним на крыльцо. День был тихий, теплый и ясный. Она по-прежнему жила в одном из обшитых деревом колониальных домов Дарьена, на крыльце ее по-прежнему ухмылялись тыквы. Пройдет несколько дней, и чужие дети, принарядившись, поднимутся на это крыльцо, нажмут на кнопку дверного звонка и потребуют чего-нибудь сладенького.
— Да, — сказала она, — а чек-то ты не забыл?
Он приложил ладонь к нагрудному карману куртки. Теперь рассмеялись оба.
— Чек здесь, — сказал Джоэл. А потом прошел к грузовику, забрался в кабину и уехал, помахав ей на прощание рукой.
Она и сама удивилась, когда неделю спустя, направляясь в супермаркет и увидев его грузовик, остановила машину и смело подошла к Джоэлу, чтобы поговорить с ним. Он работал в парке начальной школы, подрезая деревья, высаженные здесь без какой-либо системы, просто для того, чтобы умерить угрюмость сложенных из белого кирпича школьных строений. Джоэл был все в тех же ботинках, темно-синем свитере и джинсах, слишком низко сползших с его поясницы. К окнам стоявшего за спиной Джоэла одноэтажного здания были приклеены вырезанные из цветной бумаги листья.
— Привет, — сказал он, явно обрадованный ее появлением. Глаза у него были карие, самые обычные. Лицо румянилось в падавшем с облачного неба свете.
— Привет.
Недолгое молчание.
— Ничего, что я к тебе подошла? — спросила она.
— Конечно, — ответил он. — Что ж в этом такого?
— Ну, не знаю. Ты женат?
— О, мы живем далеко отсюда, в Уилтоне. Она в эти места не заезжает. Нет. У тебя все хорошо?
Сьюзен кивнула.
— Я никогда еще ничего такого не делала, — сказала она. — Хотя, наверное, так все говорят.
Он пожал плечами.
— У меня насчет этого опыт невелик.
— Да брось ты.
Она не ревновала. Ей хотелось, чтобы у нее все было как у других, хотелось присоединиться к клубу.
Он снова пожал плечами, усмехнулся:
— Ладно. Кое-какой имеется.
— У меня туго со временем, — сказала она. — Просто я увидела тебя и… не знаю. Мне показалось неправильным взять и проехать мимо.
— Я рад тебя видеть, — сказал он.
— Может быть, встретимся снова? Ну, то есть до того, как ты приедешь осматривать дерево. Или я слишком навязчива?
— Нет. Встретиться снова — это неплохо, я бы с удовольствием.
— Ну, наверное, приезжать ко мне на грузовике тебе не стоит, — сказала она. — Соседи, ты же понимаешь. Господи, я обратилась в самую настоящую домашнюю хозяйку, сама удивляюсь.
— Ты могла бы заглянуть в мою контору, — сказал он. — Это в Норуолке, адрес у тебя есть. Могла бы приехать туда.
— Могла бы. Как насчет четверга, после полудня?
— Может, в четыре? В четыре было бы в самый раз.
— Немного поздновато, — сказала она. — В три тебя устроит?
— У меня работа в Нью-Кейнене. Но к трем тридцати я бы обернулся.
— Ладно, договорились. В три тридцать.
— Идет.
— Ну, значит, до встречи.
— Да. До встречи.
Она вернулась к своей машине, поехала в супермаркет. Как все это странно, даже поверить трудно. Ни смятения, ни бури эмоций. Обычная договоренность о встрече — и грусть, и несомненное облегчение.
Она и сама удивлялась тому, что оказалась способной тайком встречаться в Норуолке с Джоэлом и продолжать любить Тодда. Раньше ей представлялось, что любая преданность небезгранична. Она полагала, что, начав уделять часть своей любовной энергии кому-то новому, человек лишает ровно такой же части того, кого любил. Однако ее любовь к Тодду осталась неизменной, по временам Сьюзен казалось, что любовь эта даже усилилась. Она сохранила всю нежность, какую питала к нему. И по-прежнему подбадривала его, когда он возвращался домой после тяжелого, трудного дня. Сьюзен уже поняла, что работе, которую Тодд взвалил на свои плечи в Йеле, конца не предвидится. Она ошибалась, полагая, что завершение учебы обратит его в человека окончательно сформировавшегося, гордого достигнутым и свободного. Йельские труды его были не конечным испытанием сил, но лишь первыми в череде трудов все более сложных. И теперь стало ясно: одна работа всего-навсего ведет к другой. Ценность Тодда всегда будет подвергаться сомнению, и ему придется доказывать ее снова, и снова, и снова. Изменялось только одно: соперничество становилось все более ожесточенным, ставки — все более высокими, и людям менее способным просто-напросто указывали на дверь. Фирма Тодда брала на работу лишь лучших из лучших, намереваясь при этом половину из них рано или поздно уволить. Под увольнение попадать Тодд не хотел, более того, он не собирался всего лишь стать преуспевающим юристом и тем ограничиться. Он метил в правительство. Хотел создать новую систему регламентов. А когда ему удавалось выкроить из своего плотного рабочего графика свободное время, он консультировал в муниципалитете Дарьена комиссию по планированию и отдел образования. Имя его приобретало известность. У Тодда были причины верить, что в один прекрасный день он сможет стать представителем народа, сенатором; не исключалось, что ему удастся подняться и выше. Остановить его не могло ничто. Он был умен, красив, обладал обаянием человека солидного, но опасности не представляющего. Был женат на красивой и умной женщине, которая в пору его учебы в колледже и юридической школе работала, чтобы поддержать мужа, а сейчас и сама училась в местном колледже. Мысль о том, какой страшный удар нанесет она мужу, если откроются ее отношения с Джоэлом, казалась Сьюзен абстрактной, чем-то вроде рассказов о карах, которым подвергались женщины, обвиненные в колдовстве. Она делала то, что от нее требовалось, но жила на опушке леса, далеко отстоявшего от того, что Тодд считал своим миром. Работала по дому, посещала колледж, успокаивала мужа в конце каждого из его долгих, трудных дней.
