— А чего ты хочешь? Сделать карьеру вот на этом?
— На чем?
— На этом. — Мэтт обвел рукой голую комнату, два их тела. — На пидорских делах.
— Мне нравятся пидорские дела.
Мэтт покачал головой.
— Хочешь увидеть фото моей девушки — той, на которой я женюсь? — спросил он.
— Не очень.
Мэтт спрыгнул с кровати, ушел голышом в соседнюю комнату. И вернулся с фотографией в серебряной рамке. С его обмякшего члена свисала ниточка спермы.
— Это она, — сказал Мэтт. И показал Виллу снимок хорошенькой блондинки с V-образным личиком и жемчужными бусами на шее.
— Хороша, а?
— Очень хороша. Ну ладно, мне пора.
Мэтт стоял посреди спальни с фотографией в руках. Лицо его раскраснелось, глаза светились.
— Я хочу тебе кое-что сказать, — произнес он.
— Что?
— Я проделал все это только для того, чтобы посмотреть, понравится мне или нет. Когда человек собирается связать себя на всю жизнь, у него, естественно, разыгрывается любопытство. И знаешь что? Меня чуть не стошнило. Меня от ваших пидорских дел блевать тянет.
— Сочувствую, — сказал Вилл. — Спокойной ночи.
— Так что я должен поблагодарить тебя. За то, что ты помог мне понять, кто я.
— Было бы о чем говорить. — Вилл вышел из комнаты. Выходная дверь, пока он искал на ней ручку, слегка плавала перед его глазами.
— Спокойной ночи, пидор, — произнес за его спиной Мэтт.
Вернувшись домой, Вилл постоял под душем, настолько горячим, насколько смог выдержать. Потом налил себе стопку бурбона, проглотил его и лег спать. Впоследствии, когда он рассказывал эту историю знакомым, все они говорили одно: такое случается. Нет-нет да и нарвешься на какую-нибудь гадину. Один из них, Деннис, поведал ему о тихоголосом, опрятно одетом мужчине, который два дня продержал его прикованным наручниками к кровати и, судя по всему, видел в протестах Денниса лишь завуалированное свидетельство наслаждения, которое тот испытывает. У Рокуэлла имелось в запасе с полдюжины историй об унижениях более заурядного свойства — на автобусных остановках, в парках, в мужской уборной Британского музея. Такие истории были у каждого гея. Их грабили, избивали, выкидывали голыми из машины на автомагистрали Нью-Джерси. Дела самые обычные — такое случается. Потом они преобразуются в занятные рассказы, во фронтовые воспоминания, пройдя через них, ты обретаешь достойную репутацию. Нацистский ангел Мэтт, как назвал его Рокуэлл, был лишь эпизодическим персонажем мистерии о страстях Вилла. Рокуэлл сказал ему: «Представь, как этот несчастный козел женится на своей милой дурочке, а после начинает тайком шнырять по барам и киношкам. Поверь мне, я такое много раз видел. Они звереют, только когда заденешь их за живое. Почти жалкого шмука минутой молчания и забудь о нем».
В правоте Рокуэлла он не сомневался, однако и забыть о Мэтте не смог. В памяти Вилла застряло его спокойное презрение, то, как он стоял голый, облитый резким белым светом, держа в руках фотографию девушки. Вилл словно видел, как Мэтт, исполненный спокойной решимости и облаченный в строгий костюм, вступает, выпятив челюсть, в тишину правительственного здания, и на него накатывал страх, жгучий, как ледяная вода.
1979
Это был не роман. Роман — слово, неверно описывающее то, что происходило со Сьюзен. Но тогда что же? Ошибка, это она готова была признать. Постоянный соблазн, которому она оказалась — временно — не способной или не пожелавшей противиться. Когда она думала о женщинах, завязавших роман, ей представлялись комнаты в отелях, заплаканные вечера, целая галактика страстей и сожалений. А здесь был секс и что-то еще — сдержанная привязанность, удивительным образом напоминавшая дружбу, которую она знала девочкой. Романы обдумываются заранее и тянутся мучительной последовательностью тайных свиданий. А она и Джоэл просто ложились в постель, когда у них возникало такое желание и когда позволяли обстоятельства. Он был обрезчиком деревьев, своего рода декоратором, арбористом. Сьюзен знала, что на этом слове построена какая-то непристойная шутка, хотя сама ее никогда не произносила, даже про себя, да, собственно, толком и не помнила. Она и Тодд прожили в их коннектикутском доме меньше трех месяцев, когда Джоэл приехал к ним, чтобы заняться немолодым уже вязом, которому удалось — единственному во всей здешней прославленной обилием деревьев округе — справиться с «голландской болезнью». Едва купив дом, Тодд и Сьюзен узнали, что они — хранители драгоценности, памятника. Соседи порекомендовали им — правильнее сказать, приказали — последовать примеру прежних владельцев дома и раз в полгода приглашать Джоэла, дабы он подтверждал ничем не объяснимое доброе здравие их вяза. Вяз этот свидетельствовал всему Дарьену о возможности спасения, о будущем, которое не способен уничтожить даже неутолимо прожорливый недуг. И Сьюзен послушно вызвала Джоэла, коренастого, обходительного мужчину лет примерно сорока, — он курил трубку, вид имел несколько извиняющийся и неизменно был окружен облачком, в котором аромат табака мешался с древесными запахами. Он походил на обитателя леса, недоверчивого, каждый миг готового удариться в бегство. В нем ощущалась присущая таким животным смесь настороженности с устремленностью к некой загадочной цели. При первом его появлении Сьюзен смотрела, как Джоэл бесстрашно поднимается по раздвижной хромированной лесенке, чтобы отпилить засохшую ветку, и дивилась тому, с какой истовостью он отдается своей простой работе. Ветку он отпилил, быстро и деликатно орудуя ножовкой, а когда ветка упала на землю, спустился вниз и отнес ее в свой грузовик — с явственной нежностью, так, точно на руках его лежал только что скончавшийся, пользовавшийся всеобщей любовью домашний зверек. Черные волосы Джоэла были острижены очень коротко; он носил высокие желтые ботинки и клетчатую зеленую куртку. Сьюзен он показался странно романтичным, многое знающим человеком, у которого имеется в жизни только одна цель и который, подозревала она, отправившись с ней на лесную прогулку, смог бы назвать ей все, что они по дороге увидят. Он постоянно насвистывал; ездил на грузовике, на дверце которого было большими синими буквами выведено его имя.
Все произошло во время его второго визита. Осмотрев дерево, Джоэл зашел в дом, чтобы получить плату. Сьюзен предложила ему выпить кофе, он согласился. Они стояли посреди кухни, беседуя о чудотворном спасении вяза. Только о нем.
— Странное дело, — негромко и монотонно говорил Джоэл. — Не существует никакой системы, совершенно никакой. Ураган может сровнять дом с землей, просто-напросто сровнять, и при этом оставить одну его стену, а на ней полку с фарфоровыми чашками. Фарфоровыми. И ни единая даже не треснет.
— Наверное, так и рождаются религии, — сказала Сьюзен, и он пожал плечами (похоже, его смущало любое упоминание о чем-то потустороннем). По-видимому, он был человеком, принимающим только реальность. Когда же он собрался уходить, Сьюзен пожала ему руку, и он вопросительно взглянул на нее своими ласковыми, лесными глазами. Все, что от нее требовалось, — это отвести взгляд и отдернуть руку. Однако она замешкалась, и Джоэл мягко, неторопливо привлек ее к себе. Он был хорошо если на дюйм выше Сьюзен. И каким-то образом понял, что в губы ее целовать не следует. Поцеловал в щеку — нежно, почти целомудренно. Потом поцеловал лоб, волосы. Если бы он стал домогаться ее, она бы ему отказала. Если бы повел себя агрессивно — обхватил ее или прижал к стене, — она прогнала бы его и позвонила Тодду на работу. Само его поведение — простое, немного извиняющееся дружелюбие — вот что сделало случившееся возможным. Секс, словно говорил он, вещь очевидная и правильная, люди, оказавшиеся в таком же, как они сейчас, положении, занимаются им, и это только естественно. И Сьюзен согласилась с Джоэлом точно так же, как примирилась бы с неожиданным поворотом в разговоре с человеком более взрослым и опытным, чем она. Они постояли, обнявшись, в вестибюле, потом Джоэл прошептал:
