— Привет, папочка, — сказала она.
Он постоял в двери, вглядываясь в нее так, точно знал ее когда-то давно, но не может теперь припомнить ни имени ее, ни точных обстоятельств их знакомства.
— Мне что-то не спится, — сказала она. — Выпьешь со мной молока?
— Сьюзен, — произнес он.
— Садись, — сказала она, вытягивая стул из-под кухонного стола.
— Как ты, Сьюзен? — спросил отец. — Как школа?
Эту его манеру говорить она знала: старательно точное произношение каждого слова, учтивость, почти официальность. Когда отец выпивал лишнего, к нему возвращался давний акцент.
— В школе все превосходно, папочка. Ну, школа — она и есть школа. Садись. Молоко сейчас согреется, минута — и готово.
Он аккуратно прислонился к холодильнику. Пылкое, невинное, как у мальчика, лицо. После работы он так и не переоделся — белая рубашка, галстук в строгую полоску. Надо же, побил Билли, вылетел из дома, чтобы напиться, вернулся через несколько часов, а узел его галстука так идеальным и остался.
— Ты будешь королевой выпускного бала, — сказал он. — Я так горжусь тобой, радость моя.
— Встречи с выпускниками, папочка. Выпускной бал когда еще будет — весной. Пока я всего лишь принцесса. А королевой скорее всего станет Розмари. Она же местная. И в школе у нее примерно триллион друзей.
— Королевой станешь ты, — сказал он. — Да. О да, все выберут тебя.
Молоко уже начинало пузыриться у стенки кастрюли, Сьюзен сняла ее с огня, покачала в воздухе.
— Я не похожа на Елизавету, папочка, — сказала она. — Да и красивых девушек в школе немало. И ты даже не представляешь себе, как они одеваются.
Сьюзен тут же втянула в себя воздух, словно надеясь всосать вместе с ним последнюю фразу и проглотить ее. «Не жалуйся ему на нехватку денег, особенно когда он такой». Впрочем, выражение отцовского лица не изменилось. Он продолжал смотреть на нее влажными, несфокусированными глазами.
— Принцесса, — сказал он. — Они сделают тебя королевой. Обещаю.
Он большой, опасный, он переполнен любовью. А если ее не выберут, что тогда будет?
— Быть одной из принцесс — это уже большая честь, — сказала она. — Да садись же, папочка. Молоко готово.
Интересно, куда подевался Билли? Отца он, конечно, не убьет, это понятно, а вот отец, если Билли войдет сейчас в кухню и поведет себя определенным образом, может сделать все что угодно.
— Ты не просто принцесса, — сказал он, опускаясь на стул. — А вообще, как ты? Счастлива? Как Тодд?
— Тодд — он и есть Тодд, — ответила она, разливая по чашкам молоко.
— Школа есть школа, а Тодд есть Тодд, — произнес он. — Как-то невесело это звучит. Не очень счастливо.
Она поставила перед ним чашку, сказала:
— Не слушай меня. Все отлично. Наверное, у меня синдром выпускницы, что-то в этом роде.
— Как?
— Синдром выпускницы. Отчаянное желание покончить со школой, пока ты в ней на хорошем счету. Медицина тут все еще бессильна.
Отец покивал, глядя в чашку с молоком.
— Мы с твоим братом немного повздорили сегодня, — сказал он.
Отец хотел столь многого. И мог причинить столько вреда.
— Слышала, — отозвалась она. — Мне хотелось бы, чтобы вы не ругались так часто.
— Ты это не мне говори. Ему. Хочешь знать, как он меня обозвал?
— Что?
— Свиньей, вот как. Свиньей.
— Ох, папочка.
— Обычно он так полицейских называет. Обозвал меня говенной свиньей, прости за грубое слово. Вот как теперь разговаривает со мной твой брат.
— Тебе не стоит принимать близко к сердцу все, что он говорит.
— А твоя мать велела мне убираться из дома…
Перенасыщенный эмоциями голос отца звучал сдавленно. Лицо его потемнело.
— Она просто была расстроена, — сказала Сьюзен. — Ты же знаешь, нервы у нее все время натянуты, ей просто не под силу переносить ваши ссоры.
— Наверное. Наверное, это так. Ты все понимаешь, правда? Тебе всего восемнадцать лет, а ты уже так много понимаешь.
— Не так уж и много. Послушай, папочка, время позднее. Мне надо поспать.
— Если бы твоя мать понимала хоть половину того, что понимаешь ты. Господи, если бы она не злилась так все время.
— Мне завтра придется встать около пяти…
Он положил ей на голову ладонь. Выражение его лица она прочитала с легкостью: любовь, жажда любви, бездонное горе.
— Сьюзи, — произнес он. Теперь лицо его было молящим, исполненным детской, еще не осознанной, страстной потребности.
— Я здесь, — сказала она. — Здесь, с тобой.
Она оставалась неподвижной. Страх и непонятное возбуждение владели ею. Не желание, нет, это неточное слово. Она сознавала власть, которую могла бы приобрести. Слышала, как на футбольном поле выкликают ее имя, видела, как возносится в пропитанный светом прожекторов воздух корона. Медленно, нежно она сжала большую, исстрадавшуюся голову отца своими тонкими ладонями, привлекла его лицо к своему. От отца пахло пивом — запах сильный, но вовсе не неприятный. Человеческий запах. Сьюзен думала, что он отдернет голову. Не отдернул. Она испугалась. И позволила поцелую длиться и длиться.
1968
Слова не шли из горла Зои. И она просто смотрела. С плюща, который дюйм за дюймом вытягивался вверх из китайского горшка, сорвался листок. Пыль становилась в квадрате света то яркой, то темной. Призрак скользил по ковру, беззвучно выкликая все то, чего он не смог отыскать.
— Зои? — позвала мама. — Зои, ты здесь?
Она кивнула. Мама простучала каблучками по половицам. И вошла, неся с собой неистовство ароматов, замысловатое посверкивание. Нейлоновые чулки ее, скрипя, терлись о юбку.
— Ну правильно, — сказала она. — Не одета. И на голове воронье гнездо. Он будет здесь через двадцать минут, Зои. Ты понимаешь это? Знаешь?
— Угу, — ответила Зои.
— Так пошевеливайся.
— Я ненавижу это платье.
Из маминого рта исторгся звук, сухой и сосущий. Сегодня губы ее изгибаться отказывались и обратились в прямую линию.
— О том, что ты его ненавидишь, следовало сказать мне на прошлой неделе, — заявила она. — На прошлой неделе у нас нашлось бы время что-то придумать. А сейчас мне нужно, чтобы ты надела это платье, причесалась и умылась — и все ровно за десять минут. Поняла?
Зои снова кивнула, почесывая кожу между пальцами ног. Наверху папа насвистывал песенку, известную только ему. Мама его насвистывание ненавидела, хоть никогда об этом не говорила. Папины песенки были как иглы, пронзавшие мамину кожу, однако она научилась получать от этой боли удовольствие.
