Она прошла в столовую, поправила украшавший середину стола тюльпан. Пока Мэри стояла здесь, озирая плоды своих трудов — плотно скатанные салфетки в серебряных кольцах, прямые свечи в серебряных подсвечниках, — удовлетворение все нарастало в ней, а затем сникло, обратившись в более сложную, но столь же привычную разноголосицу радостей и страхов. В этих столовых приборах и хрустале чуялась красота, особенно трогательная и пугающая потому, что она была недолговечной. Она не обретет жизни, если в самом скором времени не появятся гости, и все же гости, когда они появятся, погубят ее. Поводов для жалоб на тех, кто приедет к ней уже с минуты на минуту, у Мэри не было — ничего конкретного. Она сожалела лишь о беспорядке, об израсходованности. Девственный стол был олицетворением ревностного служения, безупречным жестом. Мэри создала совершенное празднество, гостям же предстояло лишь испортить его.
Первыми приехали Гарри и Вилл — в спортивной машине Гарри. Вилл выпрыгнул из нее, точно подросток, поднял Мэри в воздух.
— Привет, великолепная, — сказал он. У него уже начинали седеть волосы. За Биллом последовал Гарри со светло-желтым чемоданом в руке.
— Здравствуйте, Мэри, — сказал он. И поцеловал ее в щеку. Красивый мужчина с обдуманными движениями, с непростым, умным лицом, хранившим выражение спокойствия, властного и великодушного. У Мэри случались минуты, редкие, когда она все понимала. И представляла себя рядом вот с таким примерно мужчиной.
— Входите в дом, — сказала она. — А вы быстро доехали.
— Движения на дорогах вообще никакого, — объяснил ей Вилл. — Слушай, а дом-то как хорошо выглядит.
— Я стараюсь, — сказала Мэри.
Она отогнала от себя легкую панику, навязчивую потребность показать им столовую, а после вытурить их под тем предлогом, что до приезда гостей ничего там трогать нельзя. Они же и есть гости, напомнила себе Мэри.
— Я устрою вас наверху, в прежней комнате Вилла, — сказала она. — Надеюсь, Бену с Джамалем будет удобно внизу, в их спальных мешках. Людей сегодня наберется полон дом.
— Тебе ни с чем помочь не нужно? — спросил Вилл.
— Нет, спасибо. Все уже сделано. Вы, мальчики, выпить ничего не хотите?
— Я бы сварил кофе, ладно? — сказал Вилл. — Встали мы нынче рано, так что капелька кофеина нам не повредит.
— Я сейчас сделаю, — сказала Мэри.
— Расслабься. Я знаю, где у тебя что. Я когда-то жил здесь, ты не забыла?
— Прекрасно, — сказала она.
Будем считать, что все идет прекрасно. Виллу, похоже, нравились эти небольшие демонстрации его прав, власти над домом и над осуждением, которым дом встречал его в детстве. Ну и ладно. Она постарается забыть о своих привычных правилах, хотя бы на уик-энд. Она и так слишком уж долго просидела в этом доме одна.
— Хотите, я покажу вам комнату, Гарри? — спросила она.
— Мам, — сказал Вилл, — Гарри уже был здесь. И отлично знает, где находится комната. Посиди, отдохни. Я же знаю, сколько ты всего переделала. Испекла три торта и первые два выбросила. Обошла в поисках подарков для Зои семьдесят пять магазинов. Ведь так?
— О, с этим я в мои преклонные годы покончила, — ответила Мэри. — Теперь людям приходится принимать меня такой, какая я есть.
— Ну и правильно, — согласился Вилл. — Идите. Посидите, побеседуйте.
Мэри помялась немного, ощущая переполнявшую ее любовь и неизменный, безжалостный гнев, который приводил ей на ум вторгающихся в дом муравьев. Вот он, приехавший сюда со своим избранником, начинающий обращаться с ней как с инфантильной дамочкой с причудами, слишком старой, чтобы ее бояться. Принимая его таким, она утрачивала немалую часть своей власти и понимала, что вернуть себе эту власть не сможет, даже если захочет. Вилл удалился из пределов, в которых ее неодобрение еще что-то значило. Она сама отпустила его. И в каком-то смысле матерью его уже не была. С самого младенчества сына она понимала всю логику его эмоций, это давалось ей гораздо легче, чем понимание логики Сьюзен и Зои, она могла следовать за ним туда, куда он шел. Она знала, что ему не терпится освободиться от матери. Знала о его любви к мужчинам. Знала своего сына и не питала к нему неприязни, хоть ее и одолевал время от времени тот самый низкопробный гнев, похожий на вторжение муравьев. За то, во что обратился Вилл, Мэри любила его и больше и меньше сразу. И ощущала такую связь с ним, какой не было между нею и ее дочерьми.
— Давайте тогда посидим в гостиной, Гарри, — сказала она. — Вилл, голубчик, покомандуй здесь.
Она отвела Гарри в гостиную, указала ему на большое кресло, а сама присела около него на софу, положив на колени руки.
— Ну, как ваши дела? — спросила она.
— Вполне прилично, — ответил он. — Все идет хорошо, более или менее. Работы хватает.
— Могу себе представить. Иметь дело с сердечниками — это, наверное, страшная ответственность.
— Честно говоря, большая часть нашей работы особым драматизмом не отличается. Время от времени у тебя появляются пациенты, которые умерли бы, если б не ты. И все мы любим поговорить об этом. Однако в основном больные делятся на тех, кто выживет, и тех, кто не выживет, наша же работа остается механической, и если мы не совершаем по-настоящему глупых ошибок, те, кому предстоит выжить, живут, а те, кому предстоит умереть, умирают.
— Ну, по-моему, это уже достаточно драматично, — сказала Мэри. — На взгляд домашней хозяйки и продавщицы.
— А как ваша работа?
— Неплохо. На самом деле я довольно хорошая продавщица, потому что знаю, чего боятся приходящие в магазин женщины.
— Боятся?
— Да, они боятся показаться лишенными вкуса и боятся произвести впечатление дуры, а расстояние от одного до другого довольно мало. Вот и я помогаю им лавировать между этими крайностями.
— Дело, похоже, непростое, — сказал Гарри.
— Что же, есть немного. Честно говоря, мне жаль, что я, когда была помоложе, так и не встретила никого, похожего на меня теперешнюю. Кого-то, как бы это сказать, настроенного по-сестрински. Я ведь выросла в окружении одних только мужчин.
— Это, наверное, трудно, а? Быть единственной девочкой в доме.
— Ну, у этого есть и свои преимущества. Однако, подрастая, пытаясь сложить себя из отдельных кусочков, ты не знаешь, что у тебя получается, потому что не можешь по-настоящему увидеть себя, как бы долго и старательно ты ни всматривалась в зеркало. И временами я думаю, как хорошо было бы встретиться в то время с продавщицей, которая не стала бы мне врать. Потому что женщины, они ведь, знаете ли, норовят подставить одна другой подножку, а это страшно действует на нервы. Никому же не хочется выглядеть клоуном. Вам все это, наверное, кажется до ужаса глупым.
— Вообще-то нет, — сказал он. — Самому мне все равно, что носить, но, по-моему, я вас понимаю.
