— Прием и награждение сегодня вечером. В будущем.
— Я понимаю. Отчасти понимаю. Но мне кажется, что я уже побывал в будущем. Я прекрасно помню прием, которого еще не было. Я в подробностях помню церемонию награждения.
— Тебе приносили завтрак сегодня? — спрашивает Кларисса.
— Что за вопрос? Разумеется.
— Ты его съел?
— По-моему, да. А может, только собирался. Ты его случайно не видишь где-нибудь?
— Вроде нет.
— Значит, я его съел. Вообще-то еда не много значит — как, по-твоему?
— Нет, Ричард, еда как раз очень много значит.
— Не знаю, — говорит он, — смогу ли я это вынести, Кларисса.
— Что именно?
— Ну, вот это величаво-мужественное стояние перед публикой. Я так ясно все помню: вот я, свихнувшаяся развалина, тянусь трясущимися руками за своим маленьким трофеем.
— Дорогой, с чего ты взял, что ты должен быть величавым? Или мужественным? Это не спектакль.
— Конечно, спектакль. Меня наградили за мой спектакль, это нужно понимать. Меня наградили за то, что я заболел СПИДом, спятил и при этом сохранил стойкость. Все это не имеет никакого отношения к моей работе.
— Неправда. Это имеет самое прямое отношение к твоей работе.
Ричард вдыхает и мощно, влажно выдыхает. Кларисса представляет себе его легкие — сверкающие красные подушки со сложным узором вен. По таинственным причинам легкие Ричарда принадлежат к числу наименее скомпрометированных органов; вирус их почти не тронул. После выдоха глаза Ричарда становятся как будто внимательнее, глубже и зеленее.
— Не хочешь же ты сказать, что мне бы дали эту премию, если бы я не заболел? — говорит он.
— Прости, но как раз хочу.
— Ради бога…
— Так, может, тебе стоит от нее отказаться?
— Ужас, — говорит Ричард. — Дело в том, что я хочу премию. Хочу. Вообще, все было бы значительно проще, если бы люди относились к премиям либо с меньшим, либо с большим энтузиазмом. Она здесь?
— Кто она?
— Премия. Я бы хотел на нее взглянуть.
— Тебе ее еще не вручили. Церемония награждения сегодня вечером.
— Да-да. Верно. Сегодня вечером.
— Ричард, милый, послушай. Попробуй отнестись к этому проще. Постарайся получить от этого удовольствие и больше ничего. Я буду с тобой. Все время.
— Хорошо.
— Понимаешь, это просто вечеринка. Всего лишь вечеринка, на которую придут только те, кто тебя искренне ценит и любит.
— Правда? А кто именно?
— Ты прекрасно знаешь. Ховард. Элайза. Мартин Кампо.
— Мартин Кампо? О господи.
— Мне казалось, он тебе симпатичен. Ты же всегда говорил, что он тебе нравится.
— Ну да. Льву, наверное, тоже нравится сторож зоопарка.
— Мартин Кампо честно печатал тебя более тридцати лет.
— А кто еще придет?
— Мы уже сто раз это обсуждали. Ты знаешь, кто придет.
— Скажи еще раз, если тебе не трудно. И, пожалуйста, назови какую-нибудь героическую личность.
— А разве Мартин Кампо не герой?! Он угрохал все семейное состояние на печатание серьезных, трудных книг, которые, как он отлично знал, не будут продаваться.
Ричард закрывает глаза и откидывается на вытертую, засаленную спинку кресла.
— Хорошо, — говорит он.
— Ты не обязан никого очаровывать или развлекать. Не обязан устраивать представление. Все эти люди знают и ценят тебя много лет. Тебе только нужно прийти, сесть на диван с коктейлем или без коктейля, слушать или не слушать, улыбаться или не улыбаться. Всё. Я буду рядом.
Ей хочется взять его за плечи, за его костлявые плечи, и сильно встряхнуть. Не исключено (хотя и не решаешься формулировать это буквально такими словами), что Ричард входит в историю; не исключено, что на исходе своей земной карьеры он получает первые намеки признания, которое протянется далеко в будущее (если допустить, конечно, что у человечества есть будущее). Эта премия показывает не только то, что Ричарда заметила группа поэтов и ученых; она означает, что у самой литературы (будущее которой определяется прямо сейчас) возникла потребность в особом вкладе Ричарда; в его вызывающе многословных оплакиваниях либо исчезающих, либо совсем исчезнувших миров. Гарантий, конечно, нет, но вполне вероятно и даже более чем вероятно, что Кларисса и кучка ее единомышленников окажутся правы. Невнятный, занудный, въедливый Ричард, пытавшийся словами расщепить атом, останется, а другие, гораздо более модные сейчас имена поблекнут и забудутся.
И вот Кларисса, его ближайшая, старейшая подруга и первая читательница, Кларисса, навещающая его каждый день, хотя даже те, кто познакомился с ним сравнительно недавно, и то думают порой, что он уже умер, устраивает прием в его честь. Будут свечи, цветы. Разумеется, ей бы хотелось, чтобы Ричард пришел.
— Ведь на самом деле, — говорит Ричард, — я там не нужен. Достаточно, так сказать, идеи моего присутствия. Разве нет? И вообще, прием уже состоялся, со мной или без меня…
— Знаешь, это становится невыносимо. Ты просто испытываешь мое терпение.
— Только, пожалуйста, не сердись. О, миссис Д., честно говоря, мне просто ужасно стыдно там появляться. Ведь у меня ничего не вышло.
— Это не так.
— Так. Ты добра, очень добра, но боюсь, что я прав. Я переоценил свои силы. Думал, я значительнее, чем оказалось на деле. Можно открыть тебе одну позорную тайну? Я никому еще этого не говорил.
— Ну конечно.
— Мне казалось, я гений. То есть я буквально так о себе думал.
— Ну…
— О, гордыня, гордыня… Я все неправильно себе представлял. И проиграл. То, чего я хотел, оказалось неподъемным. Меня просто не хватило. Понимаешь, есть погода, вода, земля, звери, дома, прошлое и будущее, есть космос, есть история. Есть эта нитка или не знаю что, застрявшая у меня в зубах, есть старуха из дома напротив — ты, кстати, заметила, что она поменяла местами осла и белку? И, конечно, есть время. И место. И ты, миссис Д. Я хотел хотя бы немного рассказать о тебе. Я так этого хотел.
— Ричард, ты написал целую книгу.
— Да, но не сказал в ней и сотой доли того, о чем собирался сказать. А потом я просто зациклился на этой ударной концовке. Только не думай, что я жалуюсь. Нет. Нам всем хотелось слишком многого, верно?
— Да. Наверное.
— Ты поцеловала меня у пруда.
— Десять тысяч лет назад.
— Это происходит и сейчас.
— В некотором смысле.
— В реальности. Это происходит в том настоящем. И это происходит в этом настоящем.
