А теперь бесплотный Хараппа говорит с такой же электронной тенью журналиста-ангреза на экране.
— Меня никому не свалить! Ни «денежным мешкам», ни американцам, ни даже вам. Потому что я — воплощение народной любви.
Итак, извечный конфликт: «народные массы в пику отдельным классам»
[8]
. Так кто же любил Искандера? «Народ»—это не просто красивое, возвышенное понятие. Народ — это разум, способный выделить тех, кто ему лучше служит. Так кто же любил Искандера? Дюймовочка, Аурангзеб, Рани, Арджуманд, Тальвар, Гарун. Но какие же раздоры бушевали в этом квинтете меж женой и любовницей, меж матерью и дочерью, меж обманутой Арджуманд и обманувшим ее надежды Гаруном, меж обманутым Гаруном и посягнувшим на его права Таль-варом. И Арджуманд пришла к выводу, что в падении Искандера повинны те, кто его любил. Их ряды были разрозненны, и враги нанесли разящий удар.
ВРАГИ. «Денежные мешки», контрабандисты, духовенство. Городская знать не забыла его скандальной молодости и не могла смириться с тем, что из такого гадкого утенка выросла птица столь высокого полета. К врагам относились и владельцы фабрик. Доселе они больше внимания и заботы уделяли дорогим зарубежным станкам, нежели рабочим, а тут на тебе — их понуждают к неслыханному: признать профсоюзы. К врагам Искандера можно причислить и ростовщиков, и мошенников, и банкиров. А еще — американского посла.
О послах нужно сказать особо: за шесть лет правления Искандера Хараппы сменилось девять американских послов, пять английских и три главы советского дипломатического представительства. Арджуманд заключала с отцом пари: сколько продержится очередной посол. И Искандер, как малыш, получивший новую игрушку, принимался травить новеньких. Неделями не давал им аудиенций, обрывал их на полуслове, отказывал им в разрешении на охоту. На приемах устраивал так, что русского дипломата потчевали супом из птичьих гнезд и уткой по-пекински, а американца — борщом с блинами. С женами дипломатов не любезничал. С английским послом держался так, точно вчера из деревни приехал, говорил на малопонятном, редком диалекте. А с американцем избирал совсем иную тактику, изъясняясь на изысканном, витиеватом французском. То и дело в посольствах отключали электричество. Искандер не гнушался вскрывать дипломатический багаж и лично делал возмутительнейшие приписки к посольским отчетам. Так, русского дипломата отозвали на родину с тем, чтобы он объяснил свои более чем смелые предположения о родословной некоторых членов политбюро. Он так и не вернулся. Однажды в юмористическом разделе одной американской газеты было предано огласке письмо американского посла при дворе Искандера. Дипломат недвусмысленно намекал, что уже долго испытывает страстное половое влечение к государственному секретарю Генри Киссинджеру. На этом его карьера и закончилась.
— Да, пришлось мне повозиться, пока дело на лад пошло, — признался Искандер дочери. — Но уж как заладилось, я этим пройдохам спуску не давал.
Он велел спарить посольские телефоны так, чтобы дипломаты вынужденно подслушивали друг друга. Так, советский консул, стоило ему поднять трубку, слышал беспрестанные здравицы в честь вождя, а американский дипломат познал всю премудрость председателя Мао. Британскому посланнику Искандер Хараппа потихоньку направлял красивых мальчиков, отчего жена дипломата поначалу пришла в ужас, а потом даже обрадовалась: теперь ей можно было пораньше уединяться в своей комнате, так сказать, от греха подальше. Искандер высылал из страны советников по вопросам культур человеческих и культур полевых; он вызывал послов в три часа ночи и до зари орал на них, обвиняя в сговоре с религиозными фанатиками и нелояльными текстильными магнатами. Он проверял их почту, лишая англичан журналов по конному спорту, русских — насыщенного эротикой «Плейбоя», а американцев вообще оставил без почты. Последний американский посол продержался лишь два месяца и умер от инфаркта за два дня до путча, низвергнувшего Искандера и покончившего с его игрищами.
«Случись мне править долго, — думал Искандер, — может, вообще удастся нынешнюю дипломатическую систему во всем мире развалить. Пока у меня иссякнут силы, у них иссякнут послы».
Да, великий человек пришел к власти в пятнадцатом веке. Да, он казался всемогущим, да, он вертел как хотел послами крупнейших стран. И ничего-то вы со мной не поделаете, руки коротки, дразнил он. Бессмертный, неуязвимый Хараппа! Он возвращал народу гордость. Десятый американский посол прибыл уже после ареста Искандера, и на лице его читались блаженство и облегчение. Вручая свои верительные грамоты Резе Хайдару, посол тихо проговорил:
— Простите, сэр, но надеюсь, вы не унаследовали шутливость вашего предшественника.
— Стабильность в стране — дело нешуточное, — ответил Реза.
Однажды Арджуманд навестила отца в его камере, больше похожей на преисподнюю. Искандер, весь в синяках, опустошенный, мучимый дизентерией, все ж таки заставил себя улыбнуться:
— Похоже, этот десятый посол — сука, каких поискать. Жаль, что второй десяток мне разменять не удалось.
В пятнадцатом веке… Впрочем, как бы ни убеждали яркие плакаты, новый век еще не наступил с приходом Искандера к власти. Он наступит чуть позже. Но так заворожил всех и вся Искандер, что когда веку пятнадцатому и впрямь подошла пора и 1399-й год сменился 1400-м, его встретили едва ли не разочарованно.
Великий Хараппа опередил великое время. НОВОМУ ВЕКУ — НОВЫЙ ЧЕЛОВЕК… Да, Искандер возвестил новую эпоху, он обогнал Время. Но оно отыгралось, отомстило сполна.
Повесили его в полночь, потом обрезали веревку, сняли тело, завернули, отдали Тальвар уль-Хаку. Тот погрузил его в самолет и вылетел в Мохенджо, где под домашним арестом дожидались две женщины. Когда тело выгрузили, пилот и штурман отказались выйти из самолета. Так и стоял он на взлетной полосе в Мохенджо, поджидая Тальвар уль-Хака, нетерпеливо пофыркивая дымком, словно негодовал из-за каждой лишней минуты в этом ужасном месте. Рани и Арджуманд на штабной машине проехали в Синадру — там за усадьбой было семейное кладбище — и увидели среди белых мраморных надгробий, похожих на зонтики, черную зияющую яму. У тела, завернутого в белое, застыл по стойке «смирно» Тальвар уль-Хак. Рани, уже совсем седая — ни дать ни взять двойник Дюймовочки, не обронила к слезинки.
— Так, значит, это он, — только и сказал она.
Тальвар ответил поклоном, кивнуть он не мог — не гнулась шея.
— Покажите, Откройте лицо мужа.
— Пожалейте себя! — воскликнул Тальвар. — Ведь его же повесили.
— Спокойно! — оборвала его Рани. — Откиньте покрывало.
— Весьма сожалению, — снова поклонился Тальвар, — но у меня приказ.
— Какой еще приказ? — Рани даже не повысила голос. — Кто мне может запретить?
