— Это ты что-то сделала? — спросил он свою возлюбленную, когда они встретились в Бурсе.
— Ну что такого я могла сделать? Этот бедный садовник был мне другом. Я всего лишь послала ему письмо, заранее благодаря за то, что он избавил меня от коварного соблазнителя, и кувшин анатолийского вина, — проговорила она, глядя на него правдивыми глазами. — Предугадать и рассчитать точно, когда именно начнет действовать подмешанное в вино снадобье, было невозможно.
И сколь пристально Аргалья ни вглядывался в ее безмятежное лицо, ему так и не удалось заметить ни малейших признаков неискренности — ничего, свидетельствовавшего о том, что она сама, или ее Зеркальце, или обе они вместе убедили бустанчи изменить своему долгу и указали заранее время, когда следует выпить вино в обмен на мгновения блаженства, о котором скромный садовник будет вспоминать всю оставшуюся жизнь. «Нет, это полный абсурд, — решил Аргалья, утопая в колдовском омуте ее глаз. — Эти любящие глаза не способны лгать».
* * *
Между кампаниями адмирал генуэзского флота Андреа Дориа жил в пригороде Фассоло, у северо-западной оконечности гавани, как раз перед воротами Сан-Томмазо.
Он купил виллу у знатного генуэзца Джакобо Ломеллино, потому что ему нравилось представлять себя одним из облаченных в тогу, увенчанных венком древних римлян, селившихся в роскошных поместьях у моря, нравилось быть похожим на того венценосца, о котором писал Плиний Младший.
[48]
Его устраивало и то, что он, находясь у себя дома, мог следить за тем, кто покидает город или прибывает сюда с моря. На случай необходимости активных действий галеры были всегда у него под рукой. Поэтому он первым заметил идущее от Родоса судно, на котором Аргалья возвращался на родину. В подзорную трубу он различил на палубе большое количество вооруженных людей, одетых как турецкие янычары. Среди них он заметил четырех альбиносов огромного роста. Андреа немедленно послал за лейтенантом Чевой и приказал перехватить судно до того, как оно войдет в гавань, и выяснить, с чем связано его появление. Так и получилось, что Чева неожиданно для себя оказался лицом к лицу с человеком, которого когда-то бросил на произвол судьбы во вражеских водах.
Мужчина, в котором Чева пока что не признал Аргалью, стоял у большой мачты. На нем был тюрбан со свободно развевающимся концом и одеяние из золотой парчи, какое носят турецкие вельможи. За его спиной выстроились в боевом порядке вооруженные янычары, а подле него стояли две женщины ослепительной красоты. Они словно вобрали в себя весь солнечный свет, погрузив во мрак окружающий мир. Их лица были открыты, и ветер играл длинными и вьющимися, как у богинь, прядями их роскошных волос. Когда Чева уверенно, как и подобало лейтенанту Золотой флотилии, шагнул на борт чужого судна, обе женщины повернулись лицом к нему — и меч сам собой выпал из его руки. Затем он почувствовал, будто что-то нежно, но настойчиво давит ему на плечи, причем у него не возникло ни малейшего желания противиться этому. Неожиданно для себя самого он и все его люди опустились на колени, а губы его зашевелились, произнося непривычные слова: Привет вам, о прекрасные госпожи, и да будут славны все, кто хранит вас от бед!
— Поберегись, Скорпион, — произнес турецкий вельможа на чистом флорентийском наречии, и дальше Чева услышал свои собственные слова: — Потому как ежели кто-то не глядит мне прямо в глаза, то я вырываю у него печень и скармливаю ее рыбам.
Чева попытался подняться с колен и стал судорожно хвататься за меч, но обнаружил, что неизвестно почему ни он, ни его люди не в состоянии встать.
— Правда, в настоящий момент глаза у тебя как раз на уровне моего члена, — без улыбки закончил Аргалья.
Главный кондотьер Дориа, стоя на террасе, позировал живописцу Бронзино. Он желал предстать перед потомками в обличье Нептуна. В руке у него был трезубец, борода волнами спускалась на его обнаженный торс, остальные же части тела были представлены в их первозданном состоянии. Вдруг, к своему величайшему неудовольствию, он заметил, что с пристани к нему поднимается группа вооруженных людей. Самое удивительное, что впереди всех с видом побитого пса шел его человек, Чева Скорпион. В центре этой группы он различил две закутанные в плащи женские фигуры, что привело его в еще большее изумление.
— Напрасно думаете, что я сдамся кучке негодяев и их шлюхам! — заревел он, одной рукой хватаясь за меч и размахивая трезубцем в другой. — Еще посмотрим, кому из вас удастся уйти отсюда живым!
В эту минуту чародейка Кара-Кёз и ее рабыня откинули капюшоны, и Дориа внезапно залился краской стыда.
Он попятился, судорожно ища штаны, но женщины не обратили ни малейшего внимания на его наготу, что показалось адмиралу еще более унизительным.
— Мальчик, которого вы обрекли на смерть, вернулся за своей долей, — произнесла Кара-Кёз. Она говорила на безукоризненном итальянском, хотя Дориа видел, что перед ним не итальянка. Перед ним была женщина, за которую не жалко жизнь отдать. Королева, достойная поклонения. Рабыня, похожая на нее как две капли воды и разве что самую малость уступавшая своей госпоже красотою и изяществом, тоже была восхитительна.
Думать о битве в присутствии этих двух удивительных созданий было немыслимо. Почтенный Дориа, кое-как завернувшись в плащ, стоял перед ними, приоткрыв рот, — ни дать ни взять бог морей, обомлевший при виде выходящих из воды прелестных нимф.
— Он вернулся принцем, как и обещал себе когда-то, в ореоле славы и богатства. Он готов позабыть о мести, так что вы можете не опасаться за свою жизнь, — продолжала Кара-Кёз. — Однако за отказ от мести и за свою верную службу он ждет от вас награды.
— Какого рода?
— Ему нужна ваша дружба и поддержка, хороший обед и личное сопровождение.
— В каком направлении? Куда он собирается с этой шайкой головорезов?
— Дом моряку всего дороже, — вмешался турок Аргалья. — Дом всего дороже солдату. Я посмотрел мир, я сыт по горло пролитой кровью, я накопил богатства. Теперь я желаю одного — покоя.
— Вижу, ты так и не повзрослел, — отозвался Андрea. — Все еще думаешь, что после долгих странствий ты дома обретешь покой.
III
16
Можно было подумать, что все бедняки города возомнили себя кардиналами…
Можно было подумать, что все бедняки города возомнили себя кардиналами. Высшее духовенство еще заседало за закрытыми дверями Сикстинской капеллы, а флорентийцы уже вовсю праздновали избрание нового Папы из семейства Медичи. Кругом жгли праздничные костры. Весь город заволокло дымом, как при большом пожаре, и путешественник, на закате дня приближающийся к городу со стороны моря, — наш путешественник — легко мог бы предположить нечто трагическое. Прищур глаз, бледность лица и длинные черные волосы придавали ему вид экзотический. Никто бы не признал в нем человека родом из этих мест. Скорее он напоминал самурая, — возможно, потомка того самого самурая сомнительной репутации с острова Кюсю, которому удалось разбить наголову войско тогдашнего правителя Китая, Хубилай-хана. У странника еще оставалось достаточно времени, чтобы придержать коня и, подняв руку властным жестом — жестом командующего, привыкшего к безусловному повиновению, — остановить остальных и принять решение. Аргалья этого не сделал, о чем не раз вспоминал в последующие месяцы.
