— Все мы отображаем душу нашего императора, — меланхолично говорил Дешвант своим собратьям. — А когда его душа покинет тело, она будет жить в этих картинах. Они сделают его бессмертным.
Слава художника ничуть не изменила его пессимистического взгляда на жизнь. Он так и не завел семью и, подобно древнеиндийским мудрецам-риши, вел аскетический образ жизни. С годами Дешвант все более замыкался в себе, бывали периоды, когда он вообще не мог взяться за кисть и одиноко просиживал в своей мастерской, уставившись в угол, словно там притаилось одно из чудищ, которых столь виртуозно он изображал много лет подряд. Несмотря на все усугублявшиеся странности поведения, Дешвант по-прежнему вызывал всеобщее восхищение как самый талантливый живописец Хиндустана и лучший ученик двух великих персов, которых отец императора Хумаюн привез с собой, вернувшись после долгих лет изгнания. Поэтому именно Дешванта и призвал к себе Акбар, когда ему пришло в голову исправить суровый приказ деда и посмертно вернуть исчезнувшую принцессу в лоно семьи.
— Возврати ее в этот мир, — сказал он. — Твоя кисть обладает магической силой, и, может статься, однажды принцесса вспорхнет с твоих полотен и явится к нам, чтобы отведать вина.
Магические силы самого Акбара, судя по всему, были уже подорваны сотворением и поддержанием жизни любимой Джодхи, а потому, не будучи в состоянии сделать это сам, он решил положиться на силу искусства.
Дешвант немедля принялся за работу, и вскоре у него появилась целая серия великолепных рисунков, затмивших собою даже его знаменитые картины о подвигах Хамзы. На них предстала вся Ферганская долина — с трехвратной, жадной до воды крепостью Андижан (девять речек несли ей свои воды да так и оставались ее вечными пленницами); с ее горным хребтом, вздымавшим к небесам свои двенадцать вершин у города Ош; с ее дикими просторами, где затерялись, подхваченные ветром, двенадцать дервишей; с ее змеями, дикими быками и множеством зайцев. На самом первом рисунке он изобразил принцессу четырехлетней девочкой, посреди цветущих лугов в предгорьях Йети-Кента. Она собирала листья и корни белладонны (возможно, для того, чтобы сделать еще ярче свои глаза, а может, чтобы извести ее ядом своих врагов). Возле ее ног простирались поляны, поросшие волшебным растением, которое местные называли ayïq otï, иначе именуемым мандрагорой. Над землей оно имело такой же вид, как и прочие пасленовые, однако под землей напоминало маленьких человечков, и когда корни его выдергивали, они кричали совсем как люди, погребенные заживо. Колдовские свойства мандрагоры общеизвестны, и всякому, кто видел этот, самый первый, рисунок, сразу становилось ясно, что благодаря своему невероятному художественному чутью, своему дару предвидения Дешванту удалось показать, что принцесса — одна из избранных, та, которая инстинктивно знает, как и чем защитить себя и как завоевать сердце мужчины (а нередко это одно и то же).
Сам рисунок, видимо, тоже обладал магическими свойствами, потому что, едва взглянув на него, Гюльбадан тут же вспомнила имя пропавшей, которое до той поры она силилась вызвать в памяти — даже в ущерб своему аппетиту, — но так и не преуспела в этом.
— Ее матерью была Макдум-Салтан-бегум, — низко склоняясь над ярким рисунком, произнесла она. Гюльбадан говорила так тихо, что императору и самому пришлось наклониться, чтобы разобрать ее слова. — Да-да, точно, Макдум, последняя любовь шейха Умара Мирзы. А девочку… Ну конечно же! Ее звали Кара-Кёз, и Ханзада ненавидела ее лютой ненавистью, пока не решила, что будет разумнее показать всем, что она ее нежно любит.
Тут Гюльбадан вспомнила и другие рассказы по поводу тщеславия Ханзады. Когда старшая принцесса по утрам открывала глаза, говорила она Акбару, старшей придворной даме было велено провозглашать: «О радость! Вот она просыпается, наша Ханзада-бегум, самая прекрасная женщина в мире! Вот она открывает очи и озирает царство красы своей!». Тот же ритуал повторялся, когда Ханзада приходила к своему отцу, шейху Умару Мирзе: «Радуйся, о господин! К тебе явилась дочь твоя, самая красивая женщина в мире, та, что славится красотою, подобно тому как ты славен силою!» Когда же она являлась к матери, то грозная драконша-царица Кутлу-Нигар-ханум, сверкая огненными очами и жарко дыша, торжественно провозглашала: «О, Ханзада, прекрасная дочь моя! Подойди ближе и услади мои бедные слабеющие глаза красою своею!»
И тут Макдум-Салтан родила дочь. С самого ее появления на свет ее прозвали Кара-Кёз, то есть Черноглазка, за необычную, притягательную силу, которую чувствовал всякий, на кого она смотрела. С той поры Ханзада заметила существенное изменение в тоне славящих ее: искренности в славословиях явно поубавилось, и это было нестерпимо. В последующие годы на девочку было совершено несколько покушений, но связь между этими попытками и Ханзадой установить не удалось. Однажды яд подмешали в чашу с молоком, которое принесли ребенку. Она это молоко выпила и осталась невредимой, зато ее любимая собачка, которой Кара-Кёз отдала остатки, сдохла в страшных мучениях у нее на глазах. В другой раз к ее питью подмешали толченые алмазы, что должно было предопределить ее жуткую кончину: это называлось «выпить жидкое пламя», — но и алмазы не причинили ей ни малейшего вреда. О покушении на убийство стало известно лишь тогда, когда рабыня, чистившая горшок, обнаружила в какашках принцессы блестящие камешки.
Когда ни у кого не осталось сомнений в том, что Черноглазка обладает чудесным даром, покушения на ее жизнь прекратились и Ханзада, смирив гордыню, принялась, напротив, всячески привечать маленькую принцессу. Прошло совсем немного времени, и гордячка Ханзада целиком и полностью оказалась под влиянием своей младшей сводной сестренки. В окружении шейха Умара Мирзы заговорили о том, что в облике его младшей дочери на землю возвратилась легендарная Аланкува — монгольская богиня солнца, от которой пошел род Темучина, именуемого также Чингисханом. Считалось, что, будучи госпожой над светом, она держала в подчинении и все темные силы, угрожая тем, что в любой момент может рассеять мрак и уничтожить таким образом их единственное надежное убежище. Аланкува властвовала также над жизнью и смертью человека. Многими людьми подраставшая девочка стала восприниматься как богиня солнца.
Правда, это продолжалось недолго. С отцом Черноглазки, Умаром Мирзой, судьба обошлась жестоко. Однажды он отправился в город-крепость Акси, неподалеку от Андижана (Ах, Акси, родина сладчайших в мире дынь миртимурти! Акси, возведенный, судя по рисункам Дешванта, на самом краю бездонной пропасти), и когда он навещал своих любимых голубей, земля подалась под его ногами, и он вместе с голубями и голубятней полетел вниз. На трон взошел двенадцатилетний сводный брат Черноглазки, Бабур. Ей самой было всего четыре года.
После неожиданной смерти Умара Мирзы и в последовавшие за нею смутные времена людям стало не до маленькой Кара-Кёз с ее сверхъестественными способностями, и богиня солнца Аланкува снова была возвращена туда, где ей и надлежало пребывать, то есть на небеса.
Падение Умара Мирзы, прадеда Акбара, тоже стало сюжетом одной из самых выдающихся работ Дешванта. На ней Умар Мирза летел вниз головою на фоне отвесных черных стен пропасти. Основной рисунок окаймляли изысканно выписанные, обрамленные растительным орнаментом сценки из жизни Умара Мирзы, дававшие представление о его личности: тучный, невысокого роста, добряк и говорун, любитель игры в триктрак, человек справедливый, но вспыльчивый. Как и все его потомки — Бабур, Хумаюн, Акбар и сын его Селим, — он имел слабость к крепким напиткам, а также к сладким шарикам из конопли, известным как маджун, что, собственно, и привело его к трагической гибели. Одурманенный маджуном Умар хотел схватить одного из голубей, слишком близко подошел к краю пропасти и рухнул вниз, после чего оказался там, где уже неважно, толстый ты или тонкий, короткий или длинный, разговорчивый или молчаливый; где не с кем играть в триктрак и не с кем драться и где можно оставаться под кайфом хоть целую вечность.
