В последующие годы Серая Крыса сумела восстановить против себя всю улицу: она бранила детей, игравших возле дома, жаловалась на недоброкачественность продуктов в близлежащих магазинах, вызывала полицию, когда посетители паба напротив, по ее мнению, вели себя слишком шумно, стучала в двери к соседям, утверждая, что они засоряют ей канализацию, и не желала ничего слушать, когда те пытались ей втолковать, что их канализационные трубы не имеют к ее дому никакого отношения.
Она предпочитала теперь одеваться как мужчина, носила широкие вельветовые брюки и белые рубашки. Она обкорнала волосы и предоставила им полную свободу. В охотничий сезон она ездила на болота и отстреливала там бессчетное количество гусей. Много курила, пила виски с содовой и сделалась заядлой посетительницей гольф-клуба. У нее развилась страсть к азартным играм, и целыми вечерами она просиживала за карточным столом в клубе «Клермон», что на площади Бейкерли. Ее излюбленными играми были баккара и шмендефер. Она сознавала, что развод лишил ее той малой доли женственности, которой она обладала, но ничего не сделала, чтобы каким-то образом это исправить.
Несмотря на все то, что она совершила, на что пошла, чтобы заполучить ребенка, из нее вышла никудышная мать: ни особой заботы, ни любви к девочке она не проявляла, и отношения между ней и дочерью сложились, мягко говоря, довольно прохладные. Чем дальше, тем больше она убеждалась в том, что совершила страшную ошибку, потому что один вид ребенка напоминал ей о пережитом унижении. Перед ней немедленно возникал Макс в постели с Бунньи, и она живо представляла себе, как Максово семя устремляется к алчной, цепкой яйцеклетке. Поэтому Маргарет передоверила заботы о ребенке нянькам (ни одна из них не задерживалась надолго, так как Пегги Роудз была хозяйкой вздорной и крикливой), и девочка оказалась предоставленной самой себе.
К семи годам с ней начались сложности: на детских площадках она затевала ссоры, била сверстников ногами и кулачками. Временами казалось, что в нее вселился бес: она больно кусалась и однажды серьезно ранила свою соученицу по элитной начальной школе для девочек в Челси. Два раза ее чуть не исключили «за недостойное поведение». Однако в первый же раз, когда ей пригрозили исключением, она немедленно и столь круто изменила свое поведение, что это вызвало даже некоторую оторопь у окружающих: она сделалась невозмутимо-сдержанной и безукоризненно дисциплинированной, то есть впервые примерила маску, за которой спряталась потом, когда стала взрослой. Это внезапное превращение — ее спокойствие и вежливость, ее холодность и серьезность — настолько поразили одноклассников, что они стали испытывать к ней нечто вроде боязливого уважения. Так она приобрела харизму вожака. Маска соскользнула с нее только раз, перед самым днем рождения, когда она напала на известную всей школе хулиганку и задиру Хелену Варде, девочку с садистскими наклонностями. Индия ударила ее по затылку большим серым булыжником. Учителя знали, что Хелена часто обижает других, но ухитряется первой пожаловаться на свою жертву, так что, когда она прибежала к классной даме с разбитой головой, а Индия заявила, что та сама случайно упала, Индии почти поверили, тем более, что ее версию подтвердили и другие девочки, которые ненавидели Хелену не меньше нее.
Правда, в черноволосой, с не по-английски смуглым румянцем девушке невозможно было найти хоть отдаленное сходство с Маргарет Роудз, и за три дня до того, как Индии исполнилось семь лет, ей довелось узнать тяжкую правду: оказалось, что она приемная дочь. Дело в том, что она заметила, как побитая Хелена нашептывает что-то про нее одноклассницам, и, набравшись мужества, подступила к Пегги с расспросами. Маргарет Роудз побагровела от злости, но ответ дала, хотя и довольно уклончивый. «Что ж, — сказала Серая Крыса, — к великому сожалению, мне неизвестно имя женщины, которая тебя родила. Тьфу ты, черт! Кажется, она умерла сразу после твоего рождения. Насчет отца ничего не знаю. И перестань задавать эти вопросы. Я твоя мать. Я стала тебе матерью с первых часов твоей жизни. Никакой другой матери, кроме меня, у тебя нет, и отца нет. У тебя только я, и чтобы я больше никогда не слышала этих дурацких вопросов — ясно?»
Так девочка оказалась в западне лжи; она стала пленницей вымысла, весьма далекого от правды. Внутренний мир ее был нарушен, и ее мятежный дух, словно гигантский змей, дремавший на дне океана, пробудился от спячки.
Событие, которому суждено было разорвать этот кокон лжи, произошло несколько месяцев спустя, в ноябре 1974 года, на той же самой улице, в доме номер сорок шесть. Английский аристократ лорд Лукан, разведенный и проживавший отдельно от своей жены Вероники, седьмого ноября вечером в надвинутой на глаза вязаной шапке проник в свой бывший дом и на кухне цокольного этажа убил няню своих детей, в полутьме, вероятно, приняв ее за свою жену, после чего поднялся наверх и, несмотря на присутствие трех малолетних ребятишек, набросился на супругу: он засунул ей в горло три пальца, стремясь задушить, потом попытался выдавить ей глаза и наконец стал бить по голове. Она была тоненькой и хрупкой, но умудрилась ухватить его за гениталии и, пока он корчился от боли, успела спастись. Она выбежала на улицу и с криком о помощи влетела в паб. Лорду Лукану удалось скрыться. Его машину нашли возле порта в Нью-Хейвене, а сам он исчез, оставив несколько коротких записок друзьям — в основном они касались финансов — и немалые карточные долги.
Джон Бинхем, или, как его называли, Счастливчик Лукан, за сто двадцатилетнюю историю существования рода Бинхемов был уже седьмым баронетом. Его предок, баронет Лукан номер три, тоже сумел по-своему отличиться. Именно на нем лежала вина за гибель кавалерийской бригады во время Крымской кампании. Это случилось во время сражения при Балаклаве. По любопытному стечению обстоятельств балаклавой называли во время Второй мировой и теплые вязаные шапки, подобные той, которая во время нападения закрывала лицо кровожадного прапрапраправнука бравого бригадного генерала.
Наутро после происшествия в дверь Маргарет позвонил полицейский офицер. Он хотел знать, не заметил ли кто-нибудь из них чего-нибудь необычного накануне вечером. Пегги ответила, что ребенок спал, а она ничего особенного не слышала. Позже, когда история попала в газеты и все узнали о том, как спаслась леди Лукан, Индию очень удивило, как могло случиться, что Пегги ничего не слышала, ведь ночь была душная и окна в гостиной были открыты, к тому же паб находился как раз напротив них. Полицейский навестил их еще раз: его интересовало, насколько хорошо миссис Роудз знала лорда Лукана, поскольку они были членами одного и того же гольф-клуба «Клермон». «Я, конечно, знала его в лицо, — ответила Пегги, — но мы не были близко знакомы». Индия много раз слышала из уст Пегги имена ее клубных приятелей: она упоминала Эспиналла, Илвса и, конечно же, Счастливчика Лукана — и снова удивилась, отчего Маргарет ответила, будто близко его не знала. Впоследствии ей стало известно, что та была не единственной, кто врал. Многие полагали, что высший класс «сомкнул ряды», чтобы, позаимствовав у сицилийцев принцип омерты — умолчания, не выдать одного из своих. А Индия слышала, как Пегги рыдала в ту ночь, повторяя: «О, Джон, бедный Джон!» Правда, девочка не сделала из этого никаких выводов — ведь ей было всего семь. Еще через несколько дней полиция опубликовала заявление: в нем выражалось неодобрение в адрес друзей и знакомых Лукана «за сокрытие важной информации, что является уголовно наказуемым, независимо от того, кто покрывает преступника — миллионер или аристократ». Однако к тому времени Индия начисто позабыла про Счастливчика Лукана, потому что через два дня Пегги Офалс явилась к ней посреди ночи с опухшими от слез глазами и заявила:
