Мой план действий — не столько обдуманная стратегия, сколько смутное представление — заключался в том, чтобы свернуть с проезжей дороги и отъехать от нее как можно дальше. Согласно списку Аниты, многие из принадлежавших Пилу ферм-призраков находились в самых удаленных частях штата, доступ в которые был очень затруднен ввиду полного отсутствия дорог. Любой фермер, занимавшийся разведением на самом деле существующих коз, столкнулся бы с непреодолимыми трудностями и понес невосполнимые убытки, даже просто отправив их на бойню или на стрижку. С несуществующими козами, естественно, таких проблем не было, а труднодоступность «ферм» чрезвычайно способствовала конспирации. Я собирался сыграть на самоуверенности прихлебателей Пилу, которые меньше всего ожидали увидеть там фотографа из «Илластрэйтед Уикли».
В это время проходило сопровождавшееся большой шумихой трансиндийское ралли, и я намеревался выдать себя за его участника, который сбился с пути и колесит в поисках воды, пищи и крова. Я надеялся, что это позволит мне провести несколько часов с призраками Пилу. А дальше все зависит от моей способности превращаться в фотографа-невидимку. Усталый и грязный, я свернул с шоссе на проселочную дорогу и направился в сторону гор.
Через два дня я подъехал к реке — небольшой ручеек бежал посредине ее высохшего каменистого русла. Как тому и следовало быть, мне повстречался крестьянин с палкой на плече, на обоих концах которой висело по кувшину с водой. Я спросил его, как называется река, и, услышав в ответ «Вайнганга», испытал странное ощущение, что свернул не там, где нужно, попав из реального мира в мир вымышленый. Словно, оставив позади штат Махараштра, я оказался не в Мадхья-Прадеш, а в параллельном мире. В современной мне Индии те горы, что лежали передо мной, — невысокий хребет, ущелья которого заросли джунглями, — были бы хребтом Сеони, но в сказочном пространстве, где я очутился, они все еще носили древнее название Сионийские горы. В этих джунглях я мог повстречать сказочных зверей — несуществующих говорящих животных: пантеру, медведя, тигра, шакала, слона, обезьян и змею, созданных писателем, который населил ими эти далекие края, где никогда в жизни не был. А высоко на горных склонах я ожидал в любую минуту увидеть силуэт мальчика — Несуществующего Мальчика, плод писательского воображения — танцующего с волками человеческого детеныша.
Вот мрак, что возвещает Манг,
Несет на крыльях Чиль
[125]
.
Я достиг цели своего пути. Глубокая колея, отходившая от проселочной дороги, вела прямиком к тайнам Пилу Дудхвалы. Все еще под впечатлением нереальности происходящего я двинулся навстречу своей судьбе.
Все это время я не переставал удивляться тому, сколько неисследованных мест осталось в глубине Индии. Стоило свернуть на проселок с большой дороги, и вы сразу ощущали себя первопроходцем — Каботом или Магелланом на суше.
Здесь полифоническая реальность дороги исчезала, уступая место тишине и безмолвию, бескрайним, как сама земля. Это была бессловесная правда — та, что предшествовала языку: существование, а не становление. Ни один картограф не нанес подробно на карту эти бесконечные пространства. В этих дебрях были деревни, где понятия не имели о Британской империи; деревни, жителям которых ничего не говорили имена народных вождей и отцов-основателей, хотя Варда, где Махатма
[126]
основал свой ашрам
[127]
, находилась всего в сотне с лишним миль оттуда. Отправившись по одной из проселочных дорог, вы попадали в прошлое, на тысячу лет назад.
Городским жителям постоянно твердили, что сельская Индия — это Индия «настоящая»: место, где время остановилось и где обитают боги; где существуют нравственные устои, и естественное право, и вечные ценности: каста, вероисповедание, пол и класс; землевладельцы, издольщики, крепостные, рабы. Такая точка зрения предполагает неизменность, непреложность и осязаемость реальности. Между тем самый очевидный урок, который можно было вынести из этого перемещения между городом и деревней, между многолюдной улицей и чистым полем, заключался в том, что реальность ненадежна. Там, где встречались пласты разных реальностей, были разломы и трещины. Открывались бездны. И запросто можно было расстаться с жизнью.
Я пишу о путешествии в сердце страны, но и это лишь еще один способ сказать «прощай». Я выбрал кружной путь, потому что никак не могу просто уйти, покончить с этим, повернуться лицом к новой жизни, просто удовлетвориться выпавшей мне удачей. Америка: везет же людям.
А кроме того, вся моя жизнь держится на том, что там произошло: на берегах реки Вайнганги, в виду Сионийских гор. То был решающий момент, когда появился мой тайный образ, скрытый ото всех, мой тайный автопортрет, мой призрак из машины.
Теперь большую часть времени я могу вести себя так, словно этого никогда не было. Я счастлив, я могу кидать палку своей собаке на американском пляже и мочить в водах Атлантики отвороты своих серых хлопчатобумажных брюк, но иногда ночью я просыпаюсь оттого, что прошлое повисло передо мной, медленно вращаясь, а вокруг меня — рычащие звери джунглей; умирает пламя костра, и они подходят всё ближе.
Вина: я обещал открыть тебе сердце, я поклялся, что ничего не утаю. Поэтому я должен найти в себе мужество рассказать и об этом, о самом ужасном, что я про себя знаю. Я должен признаться в этом и предстать беззащитным перед судом любого, кто удосужится взять на себя роль судьи. Если такой еще найдется. Ты знаешь эту старую песню: Бывает, даже президент Соединенных Штатов показывается голышом.
Или: Я вымыл руки в мутной воде, я вымыл руки, но чистыми они не стали.
В определенный момент я оставил джип, спрятав его в стороне от дороги, и пошел пешком. Я крался к своей цели, чувствуя приятное волнение — нет, то был не просто кайф, то было исполнение желаний; я не сомневался, что нашел то, что мне нужно было больше всего на свете. Больше, чем деньги, больше, чем слава, быть может даже больше, чем любовь.
Посмотреть в глаза правде и не опустить перед ней взгляд. Увидеть, как это было, и именно так показать. Сорвать все завесы и превратить грохочущее светопреставление в совершенное молчание зримого образа — и так завладеть им; положить тайные чудеса света в свой чемоданчик и привезти домой с войны единственной на земле женщине — или даже фоторедактору, с которой спишь дважды в неделю.
Но в этом мире не было шума. Его тишина была неестественной — большей, нежели безмолвие природы. Я вступил на территорию священного козла стоимостью в четыре миллиарда долларов, а козел, как известно, с древности был воплощением дьявола. С вашего позволения допустим, что эта оккультная тишина заставила меня почувствовать страх и беспомощность.
