Меж тобой и другим, меж провидцем и психопатом, меж любовником и его любовью, меж небесами и адом — ложится Тень
[88]
.
Время идет. В своих снах Ормус по-прежнему гоняется за Гайомартом в Лас-Вегасе Подземного мира, но все чаще, а может, даже и чаще всего оказывается лицом к лицу с самим собой на улицах неведомого, но знакомого города и слушает, что может сказать ему его собственный воображаемый образ. Он все еще молод.
Мир не цикличен, не вечен и не неизменен. Он бесконечно обновляется и никогда не возвращается назад, а мы можем помочь ему в этом обновлении.
Живи дальше, выживай, потому что земля порождает всё новые чудеса. Она может поглотить твое сердце, но чудеса будут продолжаться. Встречай их обнажив голову и очистившись сердцем. Все, что от тебя требуется, это внимание.
Твои песни — твои планеты. Живи на них, но не считай их своим домом. То, о чем ты пишешь, тебе суждено потерять. То, что ты поешь, улетает на крыльях песни.
Пой вопреки смерти. Подчини себе пустыню города.
Свобода отвергать — это единственная свобода. Свобода удерживать опасна.
Жизнь где-то в другом месте. Пересекай границы. Улетай.
Вине Апсаре нужен кто-то, за кем она могла бы следовать, и Ормус открывает для себя роль вожатого. Они вместе читают книги, ища ответы. В начале была вода и ил, читает Вина вслух. Из них родилось Время, змей о трех головах. Время создало сияющий воздух и зияющую бездну и в воздухе повесило серебряное яйцо. Яйцо раскололось, и так далее. Здесь Ормуса интересует все то, что говорит о двойственной природе человека. Титаническое и дионисийское начала в нем, его земная и божественная природа. Очищением, аскетизмом и ритуалом мы можем изгнать все титаническое, очистить себя от всего земного, физического. Плоть слаба, зла, грязна и растленна. Мы должны скинуть ее. Должны приготовиться к тому, чтобы стать богами.
— Нет! — кричит Ормус. Они в Висячих садах
[89]
, среди подстриженного в форме слонов кустарника и пар, совершающих вечерний моцион. Его крик привлекает внимание, и он понижает голос: — Всё наоборот. Мы должны очиститься от божественного и приготовиться к тому, чтобы стать плотью. Мы должны очиститься от природного и приготовиться к тому, чтобы целиком и полностью стать тем, что создали сами, — рукотворным, искусственным, уловкой, конструкцией, трюком, шуткой, песней.
— Да, — бормочет она, — плотью, живой плотью.
Существует лишь то, что у нас перед глазами. Скрытый мир — это ложь.
Здесь есть противоречия. Хотя она верит ему, верит со всей силой своей жажды верить, своей потребности в нем, ей приоткрыта другая сторона — не только ее собственной природы, но и его тоже. Ведь она является — станет в будущем — частью дионисийской, божественной силы, и он тоже. Они будут сводить людей с ума желанием, музыкой, оставляя за собой длинный след разрушения и наслаждения. Удовольствие — это аспект разума или мечты?
— Зачем ты ищешь своего брата в этом воображаемом доме? — спрашивает она.
— Мой брат мертв! — кричит он, снова привлекая внимание. — Оставь его в покое! Моего брата Гайомарта, который даже никогда не жил.
— Дотронься до меня, — умоляет она. — Обними меня, возьми за руку.
Он отказывается. Он поклялся.
Он не может дотронуться до нее. Она не ребенок, совсем не ребенок — и вместе с тем ребенок. В своих снах и видениях наяву он видит, как растет ее тело, груди наливаются и распускаются, как цветы, на теле появляются волосы и кровь пачкает ее бедра. Он чувствует, как она двигается под его рукой, чувствует, как сам он напрягается и растет от ее резкого и нежного прикосновения. В уединенности своих мыслей он сластолюбив, необуздан, преступен, но в реальной жизни, с каждым днем становящейся все менее реальной, он впервые играет роль подлинного джентльмена.
Она, Вина, всегда будет хвастать этим. «Он ждал меня». Это позволяет ей гордиться — им, но и собой тоже. Она стоила такой любви! (Я тоже ждал ее, но этим она не хвастала.)
Синяк на его веке воспален. В нем борются его мать и отец, ангелы и мистицизм леди Спенты и хвастливый аполлонийский рационализм сэра Дария. Хотя можно сказать и так: леди Спента с ее благими делами борется с реальным миром, его болезнями, его жестокостью, в то время как сэр Дарий, погруженный в нереальный мир своей библиотеки, живет множеством вымыслов.
В нем борются и живые его братья — жестокий и безмятежный. Его мертвый близнец отступает.
Рассудок и воображение, свет и свет, не сосуществуют мирно.
Они — два мощных света. Поодиночке или вместе они могут ослепить.
Некоторые люди хорошо видят в темноте.
Вина, наблюдая за его ростом, за борьбой его мыслей, чувствуя муку его подавленных желаний, видит вокруг него свет. Возможно, это будущее. Он будет омыт светом. Будет ее совершенным любовником. Будет повелевать толпами.
В то же время он хрупок. Оставшись без ее любви даже на короткое время, он может пропасть. Концепция семьи, общины почти умерла в нем. У него есть только молчащий Вайрус и их совместное музицирование. Без этого он уподобился бы астронавту, удалившемуся от своего космического корабля. Он бездельник, слышащий лишь гласные в словах пошлых песенок, издающий бессмысленные звуки. Из него может ничего не выйти. Ему может не хватить чего-то, чтобы стать личностью.
(Предание гласит, что когда Кама, бог любви, попытался сразить могущественного Шиву стрелой любви, великий бог испепелил его ударом молнии. Жена Камы, богиня Рати, обратилась с мольбой к Шиве, прося вернуть ему жизнь, и тот смягчился. В этом вывернутом наизнанку мифе об Орфее именно женщина воззвала к божеству и вернула Любовь — саму Любовь! — обратно из царства мертвых… Так и Ормуса Каму, лишенного любви своих родителей, которых ему не удалось пронзить стрелой любви, увядавшего без тепла, возвратила в мир любви Вина.)
Он цепляется за нее не касаясь. Они встречаются, шепчутся о чем-то, кричат друг на друга и создают друг друга. Каждый из них Пигмалион, оба — Галатеи. Они единое целое в двух телах: мужчина и женщина, созданные друг другом. Ты — моя единственная семья, говорит он ей. Ты — моя единственная земля. Это тяжелое бремя, но она несет его с радостью, просит еще и обременяет его в свою очередь. Оба они были разрушены, оба воссоздают разрушенное. Позднее, войдя в мир разрушенных «я», в мир музыки, они уже будут знать, что подобное разрушение — обычное состояние жизни, так же как близость к осыпающемуся обрыву, как трескающаяся под ногами земля. И в этом инферно будут чувствовать себя как дома.
6. Потеря ориентиров
Осенью 1960 года, когда Вина Апсара была близка уже к своему магическому шестнадцатилетию, сэр Дарий Ксеркс Кама наконец-то предпринял путешествие в Англию, о котором мечтал многие годы. В эти годы — последние годы своей жизни — сэр Дарий уступил настойчивым просьбам жены и возобновил штудии в области индоевропейской мифологии. (Леди Спента надеялась, что пагубное пристрастие ее мужа к виски будет вытеснено его более ранним и более полезным увлечением.) Новое поколение европейских ученых, в том числе множество талантливых молодых англичан, лишило эту тему искусственно привнесенного нацистами смысла, выведя на новый уровень научного обсуждения то, что теперь казалось лишь первыми неуверенными опытами Мюллера, Дюмезиля и всех остальных. Сэр Дарий в своей библиотеке пытался заинтересовать леди Спенту этой новой трактовкой, существенно расширявшей и совершенствовавшей понимание «священной власти», «физической силы» и «плодородия», трех изначальных концепций индо-европейского видения мира. Однако стоило ему пуститься в объяснение сенсационного нового постулата, согласно которому каждый из членов концептуальной триады одновременно выполнял роль добавочной концепции внутри каждой категории, как тучное тело леди Спенты начинало превращаться в апатичное желе. Сэр Дарий не отступал, он продолжал настаивать, что «власть» теперь следует подразделять на «власть внутри власти», «силу внутри власти» и «плодородие внутри власти»; и «физическая сила», и «плодородие», в свою очередь, имеют тройственную природу. Но тут, сославшись на головную боль, желе поспешно удалялось.
