Имена собственные «Бабурия» и «Могол» также появились не сразу. Имя «Могол», разумеется, восходило к династии Великих Моголов, первым из которых был Бабур. Однако Бабур Малика Соланки не был тем древним, давно почившим правителем. Это был также выдвинутый из низов предводитель неудавшегося индолилипутского парада-демонстрации в Нью-Йорке, которому, с точки зрения Соланки, Нила Махендра уделяла слишком много внимания. Парад начался самым жалким образом, а завершился банальной дракой. В северо-западном углу парка на Вашингтон-сквер, под равнодушными взглядами торговцев прохладительными напитками, уличных фокусников, велосипедистов и карманников, собралось около сотни мужчин и несколько женщин индолилипутского происхождения; их ряды пополнили немногочисленные американцы, друзья, любовники, супруги и отпрыски, члены всевозможных левых движений, солидарные представители дружественных диаспор, индийцы из Бруклина и Квинса, а также неизбежные любители всякого рода шествий. В общей сложности порядка тысячи человек, по заявлениям организаторов, и не более двух с половиной сотен, по подсчетам полиции. Назначенная на то же время демонстрация этнических элби собрала еще меньше участников, которые были вынуждены с позором разойтись, даже не начав марша. Тем не менее мелкие группки недовольных и уже крепко выпивших элби потянулись к Вашингтон-сквер и стали выкрикивать оскорбления в адрес индолилипутских мужчин и позорить их женщин. Началась драка. Прибывшие представители полицейского департамента Нью-Йорка недоумевали, как такое незначительное событие могло перерасти в столь жаркую потасовку, а когда решили вмешаться, было уже поздно. Толпа нахлынула на полицейских, в ход пошли ножи, и несколько человек было ранено, но не смертельно. Буквально в считанные секунды площадь опустела. Из недавних демонстрантов на ней остались лишь Нила Махендра, Малик Соланка и голый по пояс, бритоголовый великан с мегафоном в одной руке и флагом в другой. Это был оранжево-зеленый стяг пока еще не существующей Республики Филбистан — от английского сокращения FILB (Free Indian Lilliput Blefuscu — Свободные Индийские Острова Лилипут и Блефуску). Добавление в конце слова напоминало гражданам республики об их прародине, Индостане. Обнаженный до пояса гигант и был Бабур, молодой политический лидер, проделавший долгий путь с островов специально для того, чтобы обратиться с речью к участникам марша. Лишенный волос и возможности зачитать свое обращение, он выглядел таким безнадежно потерянным, что Нила Махендра вдруг бросилась к нему со всех ног, оставив Соланку в гордом одиночестве. Едва завидев спешащую к нему Нилу, великан выпустил из рук флаг, древко которого тут же больно стукнуло его по голове. Бабур пошатнулся, но — надо отдать ему должное — сумел удержаться на ногах.
Нила была сама заботливость, видимо, решила, что своей несказанной красотой сумеет возместить соплеменнику трудности долгого и бессмысленного вояжа. Бабур действительно воспрянул духом и уже через несколько мгновений произнес заготовленную речь, обращаясь к Ниле так, словно она одна представляла собой огромную массу людей, которую он надеялся здесь увидеть. Он говорил, что Рубикон уже перейден. Что не может быть и речи о том, чтобы сдаться или пойти на компромисс. Он говорил, что сейчас, когда Конституция, за которую так долго боролись лилипуты, отменена, а положение об обязательном участии в правительстве Лилипут-Блефуску представителей от индолилипутов так позорно игнорируется, пришло время перейти к крайним мерам. «Имеющие власть никогда не расстанутся с нею добровольно, — громогласно заявлял он. — Те, кто нуждается во власти, должны взять ее сами». Глаза Нилы сверкали. Она упомянула о своем телевизионном проекте, на что Бабур серьезно закивал, утешая себя тем, что из сегодняшней неудачи, быть может, удастся извлечь хоть какую-то пользу. «Пойдем, — сказал он Ниле, беря ее за руку. (Соланка отметил, с какой готовностью вложила она свою руку в ладонь соотечественника.) — Пойдем. Нужно много-много всего обсудить. Нужно много-много сделать прямо сейчас». Уходя с площади с Бабуром, Нила ни разу не обернулась.
Парк уже закрывался, а Соланка все сидел с потерянным видом на скамейке. Полицейские из проезжавшей патрульной машины попросили его уйти, а у него вдруг зазвонил мобильный телефон. «Любимый, прости меня, пожалуйста, — затараторила Нила. — Он выглядел таким несчастным. К тому же это моя работа. Нам с ним и вправду об очень многом нужно было поговорить. Ну зачем я тебе все это объясняю? Ты ведь умный человек. Уверена, ты все правильно понял. Тебе обязательно нужно поближе познакомиться с Бабуром. В нем кипит столько энергии, что это даже пугает. А после революции он, скорее всего, станет президентом. Милый, подожди минуточку, не вешай трубку, мне звонят по второй линии». Нила говорила о революции как о неизбежном развитии событий. Сердце Соланки забило колоколом. Он вспомнил, как Нила говорила о войне: Если надо, я буду сражаться плечом к плечу со своими соотечественниками. Поверьте, это правда. Я действительно готова воевать. Соланка смотрел, как сгущающийся мрак ночи пожирает оставшиеся на асфальте пятна крови, и думал о том, что Нью-Йорк явно обладает силой притягивать ярость самых дальних уголков земли, негодование масс, вызванное давней несправедливостью, рядом с которым его собственные вспышки выглядят ничтожными и жалкими, возможно просто слабостью слишком зацикленного на себе представителя высшей социальной прослойки. Такое всенародное возмущение — слишком тяжелая для него ноша. Но он никак не может отдать Нилу в лапы звериной ярости антиподов. «Вернись, — хотел он сказать, — вернись ко мне, любимая. Пожалуйста, не уходи». Но когда Нила вернулась на линию, ее голос был совсем другим. «Джек, — выговорила она, — он мертв. Пуля разнесла ему голову. В руке он сжимал записку с признанием». Все мы знаем статую Победы — крылатую, но обезглавленную, вяло подумал Соланка. Слышали про Всадника без головы. Но мой безголовый друг Джек Райнхарт превзошел их обоих — бескрылая и безлошадная статуя Поражения.
Часть третья
15
Это не поддавалось никакому разумному объяснению. Тело Джека обнаружили в Трайбеке, в здании на углу Гринвич-стрит и Эн-Мур, которое прежде принадлежало зерноторговой компании Спасского, а теперь реконструировалось застройщиком, недавно попавшим под обстрел профсоюзов из-за использования труда штрейкбрехеров. Это место располагалось в пятнадцати минутах ходьбы от квартиры Джека на Гудзон-стрит. Выходило, что он отправился на позднюю прогулку, прихватив с собою заряженное ружье, незамеченным перешел оживленную, несмотря на позднее время, Кэнал-стрит, взломал дверь перестраиваемого дома, на лифте поднялся на четвертый этаж, расположился у выходящего на запад окна, откуда открывался прекрасный вид на залитую лунным светом реку, засунул дуло ружья себе в рот, нажал на спусковой крючок и осел на ухабистый, еще не выровненный строителями пол, выпустив оружие, но каким-то чудом удержав в руках предсмертную записку. Перед этим он много выпил: влил в себя «Джек Дэниелс» с колой — странный, прямо-таки абсурдный коктейль для знатока и ценителя вин, каким был Райнхарт. Рядом с ним на полу лежали аккуратно сложенные костюм и рубашка. Джек оставался в одних носках и трусах, которые, по непонятной причине, а может, и по случайности, оказались вывернуты на левую сторону. Его зубы были тщательно вычищены.
