Почему Ты больше не говоришь со мною? Неужели стены этого несчастного дома не пропускают Твой голос? Я не могу поверить, что он сильнее Тебя. Если не можешь говорить со мной громко, может быть, Ты шепнешь мне, когда мисс Питт поведет меня на прогулку, или сделаешь так, чтобы Твой ответ появился утром на этой странице (или на другой, если здесь не останется места). Я оставлю перо в чернильнице, только, пожалуйста, не пролей, потому что мисс Питт (моя новая гувернантка) очень строгая.
О да, Тебе нужно знать мои вопросы. Вопросы такие: Куда ушел мой собственный дорогой папа и когда я с ним опять увижусь? И: сколько еще этот злой человек будет держать маму и меня в своей власти? Он говорит, что меня отправят в школу для юных леди, как только сделают приготовпения. Я очень этого боюсь, потому что, значит, придется расстаться с мамой, и я слышала, что учение — это такая вещь, которая занимает много лет. И еще я не хочу быть юной леди, потому что им уже не разрешают катать обручи, а вместо этого они должны выйти замуж.
Дальше в дневнике одни пустые страницы, гладкие и скрытные. Конфетка чувствует, как новая колючка боли впивается в ее кишки, и опять садится на горшок. Теперь из нее выхлестывает горячая гадость. Конфетку колотит дрожь, она обхватывает себя руками, закусывая губу, чтобы удержаться и не выругаться вслух. Вместо этого она делает глубокие вдохи в перерывах между спазмами. Я — гувернантка.
Немного позже, в половине седьмого, Роза приносит ей чашку чаю. К этому времени Конфетка уже полностью одета, непокорные густые волосы уложены в тугой шиньон, черное платье наглухо застегнуто. Комната прибрана, дневников не видно — они задвинуты под кровать, завернутые в то старое платье, которое она надевала для маскировки, когда ходила в рэкхэмовскую церковь. Одному Богу известно, чего ради она сохранила платье — ей больше нет нужды в переодеваниях! Но вот сохранила же, и оно пригодилось.
— Доброе утро, мисс Конфетт, — говорит Роза, лишь на секунду сморщив нос, ощутивший вонь.
— Я… Я не знала, какое вы предпочитаете печенье… Она подает вазочку с тремя разными сортами.
— Спасибо, Роза, — говорит Конфетка, весьма тронутая любезностью служанки.
Или Роза романов не читала, или хозяин строго приказал проявлять дружелюбие.
— Очень мило с вашей стороны. А не можете ли вы объяснить мне, как открывается окно? Я пыталась, но не сумела.
— Оно от краски слиплось, мисс. Снаружи.
Роза сконфуженно склоняет голову. После недавней оргии усовершенствований в доме полно мелких неполадок.
— Я попрошу мистера Рэкхэма, чтобы он велел садовнику подняться к окну и привести его в порядок.
— Нет-нет, нет надобности.
Конфетка твердо решила не доставлять Уильяму ни малейших затруднений, чтобы ему не пришло в голову, что проще было бы нанять гувернантку обычным способом. Пусть он приходит к пей, потому что желает ее, а не потому, что ему некуда деться от последствий поспешных обновлений.
Она ободрительно кивает Розе, принимаясь за остывший чай и печенье.
— Вррр, — восклицает ее желудок, когда служанка поворачивается, намереваясь уйти.
Через несколько минут в точно такой же спальне, как ее собственная, Конфетка будит Софи — и видит, что та мокрешенька от мочи. Девочка спросонок щурится от света лампы; она запуталась в ночной рубашке и в простынях, облепивших мокрое тельце.
— Боже мой, Софи, — Конфетка прикусывает язык, чтобы не сказать чего-нибудь более резкого.
— Простите, мисс, — говорит девочка, — я плохая.
Тон ее деловит, она не извиняется, не жалуется; она будто излагает что-то из общих сведений — что-то, о чем забыла упомянуть вчера.
У кровати уже стоит металлический таз с теплой водой, принесенный тем, кто выполняет обязанности маленького Кристофера в хозяйстве Рэкхэмов. Конфетка помогает Софи выбраться из постели, помогает снять ночную рубашку так, чтобы моча не попала на лицо. Остальное девочка делает сама. Ее маленькое тело и тонкие ручонки исчезают под пеной банного мыла Рэкхэма (оно все еще — дает самую пышную пену, гораздо более пышную, чем другие сорта мыла — пока не принята новая формулировка, предложенная Конфеткой).
— Очень хорошо, Софи, — говорит она, отворачиваясь.
Волоски на затылке взъерошиваются, когда она замечает пару глаз, мерцающих в темноте: негритенок развратно развалился на комоде, уткнувшись подбородком в грудь, показывая в ухмылке нарисованные зубы. Конфетка и кукла смотрят друг на друга, пока не затихает плеск воды в тазу. Обернувшись к Софи, Конфетка видит, что девочка стоит в ожидании полотенца, поводя озябшими плечами. Конфетка закутывает Софи в полотенце, замечает гладкую детскую письку, твердую, четко прорисованную, блестящую от воды — и невольно представляет себе, как в нее вталкивается разбухший член с красно-лиловой головкой.
— Извините, мисс, — говорит Софи, услышав, как ойкнула гувернантка.
— Вы не сделали ничего дурного, дорогая. Конфетка отворачивается к окну; ребенок вытирается.
Кажется, уже восходит солнце; во всяком случае, ночь отступает, и Конфетка держит наготове маленькую нижнюю юбку.
В половине девятого, после того, как обе позавтракали овсянкой, которую принесла Роза, Конфетка сопровождает Софи в комнату, что до вчерашнего дня была детской. Они проходят на цыпочках мимо темных закрытых дверей, за которыми прячутся личные вещи, а, возможно, и тела Уильяма и Агнес. Тихо, как мышки или взломщики, они пробираются в конец лестничной площадки, входят в неосвещенную комнату, где стоят наготове грифельная доска и лошадка-качалка.
Прислуга уже разожгла огонь в камине, подняв температуру воздуха до терпимого холода. Пока Конфетка зажигает лампы, Софи сразу садится за письменный стол; ее ноги в узких туфельках болтаются, не доставая до пола.
— Думаю, мы начнем с диктанта, — объявляет Конфетка, кишечник которой продолжает издавать громкие звуки. — Возьмем наугад несколько слов, просто для того, чтобы посмотреть, как вы пишете, когда еще наполовину спите.
Но Софи не понимает шутки; похоже, она воспринимает слова гувернантки как попытку подловить ее в тот момент, когда она меньше всего к этому готова. Тем не менее она кладет перед собой чистый лист бумаги и, вся внимание, ожидает первого унижения.
— Кошка, — диктует Конфетка.
Софи опускает голову к бумаге, выводит слово, неловко держа перо ручонкой. Ее большие глаза блестят, она старается сделать чернильную каллиграфию красивой.
— Собака.
Перо окунается в чернила. Гримаска разочарования — чернильная капля с пера портит букву. Вот она, ловушка, конечно же! Вторая попытка.
— Муж.
Девочка опять сосредоточенно выписывает буквы, но — насколько может судить Конфетка, которая видит их вверх ногами — без видимых затруднений в орфографии. Кто же из них двоих остается в дураках?
