И во всем, во всем, она проявляет себя самой что ни на есть передовой из передовых женщин. Спинки ее платьев отличаются плавностью ниспадающих линий, не прерываемых никакими бантиками либо воланами. До нее дошли уже разговоры о том, что дни кирасных корсетов сочтены, что ожидается скорое возвращение полонеза — что ж, если так, Агнес готова и к этому! Ну, а что касается шляпок, все старые она отдала мисс Джордан — на благотворительные цели. Новые украшены воробьями, колибри и канарейками; на серой, бархатной (предназначающейся для появления в «Ал-берт-Холле» 12 июня) красуется горлица, вне всяких сомнений обреченная на то, чтобы спровоцировать множество ахов и охов. (Ахающие и охающие и не сообразят, что крупная птица эта почти ничего не весит! Со всеми живыми существами, происходит, когда их обращают в чучела, нечто странное. Что именно, Агнес не знает, но результат таков: на одной-единствен-ной голове можно разместить с полдюжины горлиц, и голова с легкостью выдержит их. Хотя, разумеется, такое обилие горлиц выглядело бы вульгарным — хватит и одной.) Что же до шляпки цвета берлинской лазури и голубя на ней, тут… врожденный благородный вкус Агнес заставил ее обдумать все еще раз. И после длительных размышлений она решила заменить голубя синичкой, потому что… ну, потому что голубям, как бы дорого чучела их ни стоили, присуще нечто пошлое.
Ах! Решения, решения! Впрочем, не одна только бесстрашная рассудительность Агнес позволяет ей столь ярко блистать в этот Сезон: на ее стороне еще и удача. И ни в чем удача эта не проявила себя так ярко, как в отношении модного нынче цвета волос: ее цвета! У нее уже имеются длинные светлые локоны, которыми столь отчаянно жаждут обзавестись все дамы, — равно как и превосходный запас накладок, позволяющих ей сооружать на голове затейливые уборы, de rigueur
[57]
Светских Людей. Всем соперницам Агнес, норовящим заполучить светлые локоны, приходится пускаться на ужасные хлопоты, потому что большая часть имеющихся в продаже париков изготовлена из темных волос французских крестьянок.
А фшура Агнес — вот вам еще один пример удачи! Исхудалые почти до скелетообразия руки и талия, коими наградила ее болезнь, это в точности то, чего требует нынешнее время, — на самом-то деле, Агнес даже опережает его на пару шагов. Всем прочим дамам приходится истязать себя граничащей с голоданием диетой, она же получила свою la ligne
[58]
без всяких усилий. Нечего и дивиться тому, что она, даже при теперешнем ее превосходном самочувствии, съедает всего ничего. Набивать утробу, обладая тончайшей, какая у нее была когда-либо, талией, — это граничило бы с преступлением; сама Королева, дай Бог ей здоровья, являет нам предостерегающий пример того, что происходит с женщиной миниатюрного телосложения, когда она дает себе слишком большую волю. Кусочек какого-нибудь плода и ломтик-другой холодного мяса насыщают, обнаружила Агнес, в мере вполне достаточной, особенно в сочетании со сладкой синеватой тинктурой, рекомендовапной миссис Гуч. Ночами, лежа в одинокой постели, Агнес с особенным удовольствием пересчитывает свои ребра.
На прошлой неделе она примерила платье, которое сшила еще в декабре с помощью Клары и швейной машинки, — рукава и талия его оказались слишком широкими, просто-напросто пошли складками! И вместо того, чтобы перешивать это платье, Агнес махнула на него рукой и заказала у хорошей портнихи другое. Расточительность, конечно! Однако о необходимости экономить речи больше не идет: Уильям теперь богат и готов выдавать ей любые, по всему судя, деньги. Неодобрительные взгляды и предостерегающие речи прошлых лет исчезли без следа; он даже предлагает ей тратить побольше и благодушно улыбается всякий раз, как процессия магазинных служителей поднимается наверх с ее покупками.
Уильям изо всех сил старается загладить свою вину — не признать этого Агнес не может. Конечно, страдания, которые он ей причинил, ничем искупить невозможно, однако… Ну, в общем, теперь Уильям проявляет большую заботу о ней. Да и выглядит он, с новой его бородой, вполне представительно и одевается нарядно.
Агнес заметила также, что Уильям довел до совершенства умение — в определенных кругах необходимое — вести себя так, точно богатством своим он владеет уже очень давно, а не составляет его прямо сейчас. В обществе Уильям, мирно попыхивая сигарой и слегка откинув голову назад, точно он обдумывает поступивший с небес запрос, ни словом не обмол вливается о «Парфюмерном деле Рэкхэма», но ведет разговоры лишь о книгах, картинах и европейских войнах. (Не то, чтобы Агнес было хоть какое-то дело до европейских войн — да пусть они там сожгут Париж хоть дотла, покрой своих платьев она способна придумывать и сама!) Какой из недавних приемов ни возьми — повсюду самых разных, обладающих завидным положением в обществе людей тянуло к Уильяму, точно магнитом. Подумать только! Уильям Рэкхэм, вчерашний бездельник, слишком надолго задержавшийся в университетских студентах, — и такой успех!
Что же до собственного ее поведения на людях, с ним все обстоит благополучно — и даже лучше, чем она надеялась. Ни одного обморока, ни одного из случавшихся в прежние Сезоны неприятного происшествия, когда более чем уместное замечание или поступок истолковыватись, да еще и со злорадством, совершенно превратным, позорным для нее образом. Эти случаи научили ее многому — научили постоянно следить за собой.
Агнес вглядывается в зеркало гардероба, ее любимое, поскольку зеркало это можно поворачивать под каким угодно углом и, скажем, если она опускается на колени и поднимает к нему взгляд, то видит себя словно бы
сверху. Свойство бесценное, поскольку едва ли не все люди на свете превышают ее ростом. Вот и сейчас она встает на колени, смотрит вверх и видит то, что открывается взорам Господа или людей, занимающих места на балконах королевского «Ройял-Алберт-Холла»: очаровательную женщину, воистину делающую честь своему полу. И, стремясь убрать со лба морщинку, Агнес раскрывает яркие синие глаза пошире. «Годится», — произносит голос из Зазеркалья.
От чрезмерной близости ковра с его замысловатым восточным узором ей снова становится не по себе, и Агнес, покачнувшись, поднимается на ноги. Опереться о подоконник и немного подышать свежим воздухом — вот и все, что ей требуется, чтобы избавиться от головокружения.
И это напоминает ей о том, как идеально устроен распорядок нынешнего Сезона! Его словно специально для нее и придумали! Лишь при очень немногих выходах в свет она попадает в душные, переполненные людьми помещения; все остальное время Агнес проводит под открытым небом — в парках и внутренних дворах, на улицах и в беседках. Свежий воздух и сам по себе бодрит, а всякий раз, как на нее нападает дурнота, она имеет возможность ухватиться за что-нибудь прочное и притвориться, будто любуется видом. Когда же все взоры устремляются вверх, к фейерверкам, никто и не замечает, как во рту ее исчезает маленькая пилюлька.
Оперы и концерты никаких возражений у нее не вызывают, ибо они, хоть и вынуждают ее проводить долгое время под крышей, оставляют уму Агнес свободу блуждать, где ему хочется, отнимая таковую лишь во время антрактов. Пока она сидит в кресле бок о бок с мужем, душа ее, оставив тело без присмотра, воспаряет ввысь, к люстрам, и оттуда вглядывается в нее.
