Такой мост будет весьма живописным, особенно если учесть, что для соответствия высоте утесов пришлось бы соорудить огромную насыпь со стороны Нью-Йорка. Мост, утверждал Шелленбергер, будет виден от Кэтскиллза, Лонг-Айленд-Саунда, Рамапо и при подходе к Нью-Йорку со стороны моря. Решение о его возведении основывалось на том, что река в предлагавшемся им месте была относительно узка.
Мистер Шелленбергер исчез, но в год избрания Вильсона явился поток меморандумов, докладных и писем, в которых стройка сдвигалась к северу. В самом Нью-Йорке не одобряли возведения общественного моста ради частной выгоды. Коль скоро дерево там было слишком твердым, стамеске мистера Эдгара надлежало бы направиться в какую-нибудь другую сторону, но вот политиканы Йонкерса рады были (как если бы получили взятку) выразить признательность своим боссам в великом городе, на котором Йонкерсу суждено восседать во веки веков, словно кошке на першероне.
К северу от Йонкерса река расширялась, а скалы уступали место болотам. Согласно заключению консультантов, нанятых фирмой Стиллмана и Чейза, перекинуть мост через Таппан-зее было технически неосуществимо: слишком много сдвигов русла реки и слишком большое расстояние между берегами. Ближайшим пригодным местом был мыс Теллера, где расстояние между берегами составляло милю, а данные геологической разведки были благоприятны.
В рекомендациях мистеру Эдгару говорилось, что если мост и подходы к нему будут сооружены, на обоих берегах Гудзона быстро вырастет огромный город. После победы над расстояниями, одержанной автомобилями, никто не станет особо раздумывать о том, чтобы, приближаясь к Нью-Йорку из других частей континента, воспользоваться мостом, расположенным всего лишь в пятидесяти километрах к северу.
Мистер Эдгар оставил на полях свои каракули: «Почему не обойтись просто паромом?» Должно быть, ответ был дан устно, потому что в папке его нигде не было, но он, несомненно, состоял в том, что никакой паром никогда не мог бы соревноваться с мостом.
В январе 1914 года мистер Эдгар написал указания своим заместителям. Проекту надлежало дать ход. Все должно было делаться в строжайшей тайне. В противном случае стоимость прилежащих земель возрастет, а это в первую очередь подточит обоснование проекта, неприемлемо повышая затраты на строительство по отношению к вероятной их окупаемости. Самыми важными участками были, очевидно, те, что находились непосредственно на пути магистрали и поблизости от нее. Фермеры навряд ли захотят продавать свои земли по бросовым ценам. «В этом случае, – писал он, – предпримите все необходимое, чтобы обезопасить проект, обходясь как можно жестче с первыми потенциальными продавцами, чтобы остальные были податливы».
Прочитав это, я подумал о мистере Эдгаре и, хоть его и не было рядом, сказал вслух: «Пусть это заняло сорок лет, но ты выдал себя и скоро умрешь». Эти строки ожесточили меня до той точки, в которой моральные мои сомнения относительно убийства беспомощного старика ослабели настолько, что больше я их не ощущал.
В середине досье имелась раскладная карта обоих берегов Гудзона и мыса Теллера между ними. Ферма отца была четко очерчена и идентифицирована. Через поместье – в стиле инженера или чертежника – была прорисована главная подъездная насыпь, подходящая к мосту. Дорога проходила прямо через наш дом.
Полагаю, мистер Эдгар был прав. Мой отец никогда не продал бы эту землю, потому что ставкой здесь были не деньги, но любовь. Не убив моего отца, мистер Эдгар никогда не смог бы проложить тут свой мост.
Но даже несмотря на то, что он убил моего отца (а для ровного счета и мою мать), моста он не проложил. Начал было, но тем летом разразилась война. Вместо моста он стал строить корабли и вкладывать свой капитал в расширение производства стали и каучука. Родители мои были убиты даже не ради моста. Они были убиты просто так, ни для чего, как птицы, которых охотники подстреливают и оставляют в поле.
К этому моменту свидетельств было достаточно, хотя, возможно, они не удовлетворили бы суд, но любые замешавшиеся сомнения испарились, когда я наткнулся на две расписки, подшитые среди прочих страниц папки. Обе были датированы 8 июня 1914 года, и каждая была на тысячу долларов. Одна была подписана неким мистером Кертином, а другая – неким Джозефом Невелом. Почерком, не похожим ни на одну из подписей, кто-то написал: «За работу, проделанную 5 июня 1914 года».
Никогда не испытывал я такой спокойной уверенности духа относительно принятого решения, какую чувствовал, собираясь убить Юджина Б. Эдгара. Я понимаю, что это может показаться несколько жестокосердым, но, видишь ли, он убил мою мать и моего отца. Понимаю, что многие хотели бы помочь ему, дать ему возможность исправиться. Могу сказать лишь одно: пускай они предоставляют возможность исправиться убийцам своих собственных родителей, я же с убийцами моих родных намерен обходиться несколько иначе. Собираясь его убить, я не испытывал ни гордости, ни стыда. Это не могло доставить мне удовольствие, но я знал, что от меня требовалось, и просто не имел права уклоняться.
Я не взял с собой оружия, и все мое снаряжение состояло из пары плотно прилегающих перчаток, темно-синей тенниски, брюк цвета хаки и ботинок на каучуковой подошве. Это было то, во что я был обычно одет, за исключением перчаток, которые я держал в кармане, пока они мне не понадобились. Они были сшиты из очень прочной и гибкой кожи и, будучи невероятно тонкими, в кармане моем выглядели как сложенный платок. Я взял с собой газету и немного денег в двадцатидолларовых банкнотах – на поезд, бензин и разные мелочи. Всегда любил путешествовать налегке.
Золото уже было загружено в самолет – вместе с некоторыми фотографиями, письмами и кое-какими памятными вещами: отцовским карманным ножом, его очками в золотой оправе, обручальным кольцом матери, медальоном с прядью ее волос, моим пистолетом, оставшимся после войны, и подаренным мне Констанцией прекрасным маленьким полотном Сарджента, где женщина в белом платье идет по тропинке в саду, держа за руку маленького ребенка.
Смеджебаккены уехали; все мое имущество было продано, подарено или уничтожено. То, что оставалось на моих банковских счетах, было конвертировано в швейцарские франки, которые лежали в моей летной сумке вместе с пистолетом. Взлетно-посадочные полосы были подготовлены, квартира в Бразилии дожидалась появления хозяина. Самым ободряющим было то, что Смеджебаккены благополучно добрались до места своего назначения, а знал я об этом, потому что получил от него телеграмму следующего содержания: ВЕЛИКОЕ СЧАСТЬЕ МОЦАРТ ПОКРЫТЫЕ СНЕГОМ ГОРЫ ВЕЛИКОЛЕПНЫЕ ГОРОДА МРАМОРНЫЕ ЗАЛЫ КРИСТАЛЬНЫЕ БАССЕЙНЫ ШОКОЛАДНЫЕ ПИРОЖНЫЕ ТЧК ПАОЛО.
Никто не знал, что золото похищено. Никто не знал, что самолет заправлен, загружен и ждет в коровнике. Никто не знал, что я ликвидировал все, что у меня было, а Смеджебаккены начали новую жизнь. Никто не знал, что я собираюсь сделать или где меня найти. Даже Сидни разорвала нашу с ней связь, сказав, что такое можно выдержать лишь раз в жизни, и то ненадолго, и это показалось мне разумным. Я был свободен. У меня не было ни друзей, ни родных, меня никто не стал бы искать. Я проходил по улицам Нью-Йорка, словно пришелец из иного мира, и все же это был мой город, который я так хорошо знал и любил. Тем не менее я испытывал ту легкость бытия, какая наступает после сдачи последнего экзамена в учебном заведении, которое ты намерен покинуть навеки.
