“Конечно, это все напряжение, поиски Таракана, но я на самом деле видел ее, я уверен, что видел! Завтра снова допросы, много ходьбы, телефонные звонки, поиски Таракана. Я видел, как Мама сидела в этом кресле… День начинается рано… Нужно отдохнуть, поспать… Я видел ее… Закрой глаза… Да–да, я видел ее!!!”
Наконец тяжелые веки сомкнулись. И вместе со сном пришел ночной кошмар, в котором за маленьким мальчиком и женщиной, бегущими по снежной равнине, гнались какие–то ужасные тени. Последней связной мыслью Палатазина было воспоминание о том, что мать умерла еще в первую неделю сентября, потом он полностью погрузился в кошмар о побеге по снежному полю.
3.
Митчел Эверет Гидеон, сорока четырех лет, старший антрепренер, а ныне – недавно избранный вице–президент Лос–Анжелесского Клуба Миллионеров, закурил темно–коричневую двухдоларовую сигару “Джойа де Никарагуа”, потом погасил пламя золотой зажигалки “данхилл”, с помощью которой он прикуривал сигару. Это произошло примерно в то же время, когда Энди Палатазин сидел в своей постели и смотрел на пустое неподвижное кресло–качалку. Гидеон, невысокий полноватый мужчина с заметным брюшком и лицом таким же невинным, как лицо Шолтай–Болтая, если бы не темные глубоко посаженные глаза и тонкогубый рот, сидел в своем кабинете в Лауриэль–каньоне и смотрел на полдесятка счетов, разложенных перед ним на антикварном столе из черного дерева. Счета покрывали расходы на доставку и оплату обычных товаров: пару грузовых составов необработанной дубовой планки требуемых размеров, которая была уже доставлена на фабрику в район Хайлэд–парк, резервуары с лаком и морильным раствором, несколько десятков рулонов шелка от Ли Вонга и компании, обосновавшихся в Чайнтауне, тюки с хлопковой обивочной тканью, шесть барабанов с бальзамом.
– Грабители! – пробормотал Гидеон, выдавая акцентом свое нью–йоркское происхождение и воспитание. – Грязные паршивые грабители! Особенно Ли Вонг. И я с ним веду дела почти пятнадцать лет! – сказал сам себе Гидеон, впиваясь зубами в кончик сигары. – И теперь старый паршивец третий раз за этот год поднимает цены! Боже!
“И так же с остальными. В эти дни дубовая планка чуть ли не на вес золота, и только на прошлой неделе мне позвонил Винченто от братьев Гомес, чтобы сообщить, чем он жертвует ради меня, продавая дуб так дешево! Жертвует! Как же! – подумал Гидеон, жуя сигару. – Еще один проклятый грабитель! Что ж, в следующем месяце срок возобновления контракта,– сказал он сам себе. – Тогда и посмотрим, кто желает иметь со мной дело, а кто – нет?”
Он втянул в легкие дым, потом свирепо выпустил его в потолок, сметая счета в сторону ладонью, пальцы которой украшало бриллиантовое кольцо. “Нет, этот год меня буквально прикончит,– подумал он. – До сих пор только бальзамические составы не повышались в цене, и вот, пожалуйста – люди из лаборатории де Витта начинают поговаривать о повышении цен. Спрашивается, разве может человек в наше время прилично прожить?”
Гидеон поднялся и налил себе приличную порцию “Шива Регаль”. На нем были до хруста отутюженные свободные брюки желто–коричневого цвета, огненно–красная рубашка, открытая на груди, с полудесятком свешивающихся золотых шнуров. На ногах пара коричневых удобных туфель от Гуччи. На кармане рубашки имелась монограмма – буквы МГ белым цветом. Вместе со стаканом и сигаретой Гидеон через отодвинувшуюся дверь вышел на открытую террасу с фигурным железным ограждением. Прямо из–под ног его уходила в темноту кустов и деревьев пятидесятифутовая стена, а слева смутно виднелись из–за зарослей сосен огни еще одного каньонного обиталища. Прямо перед Гидеоном, будто многие пригоршни драгоценных камней, разбросанных щедрой рукой ювелира на черном бархате, горели огни потрясающей многоцветной панорамы ночного Лос–Анжелеса. Голливуд и Беверли–Хиллз. По Голливудскому, Закатному бульварам, по авеню Санта–Моника двигались казавшиеся игрушечными огоньки автомашин. Над барами и дискотеками в интимном ритме каждого заведения пульсировали неоновые огни рекламы и вывесок. Посреди этого электрического вытканного ковра темнели квадратами и прямоугольниками парки и кладбища. Гидеон затянулся сигарой, наблюдая, как светофоры на авеню Фонтана меняют цвет с красного на зеленый.
“Миллионы людей там, внизу,– подумал Гидеон,– сейчас или спят, или пьют, дерутся, разговаривают, любят друг друга, или ненавидят. И рано или поздно им всем понадобится то, что я продаю. Эта мысль сразу привела его в хорошее расположение духа. – Время идет, мир поворачивается,– сказал он сам себе,– и каждый день кому–то не везет в последний раз. Автомобильные катастрофы, самоубийства, просто убийства, или мать–природа берет, наконец, свое. И я знаю, что тебе теперь понадобится, малыш. Тебе понадоблюсь я!”
Иногда он сам себе казался Богом, когда вот так глядел сверху вниз на Лос–Анжелес. Иногда ему казалось, что он может протянуть руки к черным небесам и куском мела начертать на этой школьной доске – Митчел Гидеон. Чтобы все видели все старые учителишки из его старой публичной школы. Конечно, они уже давно все умерли. И похоронены, надеюсь, подумал он. Но все–таки ему хотелось, чтобы все те, кто говорил, будто он кончит плохо, знали теперь, что Гидеон кончил хорошо, и что он теперь наверху. Что теперь он курит двухдолларовую сигару и пьет “Шива Регаль” из хрустального стакана и смотрит, как суетятся внизу, в долине, маленькие человечки. Теперь он был Митчел Гидеон – погребальный король Лос–Анжелеса.
Вдоль каньона пронесся прохладный ветерок, сбив дюйм пепла с конца сигары. В порыве ветра Гидеону почудился запах дуба, древесной морилки, лака, шелка и воска, пыли и жевательного табака – запахи его юности, когда он проходил период ученичества у старого Джекоба Ичвайна в Бруклине. Джекоб делал гробы… Да, были времена…
Он швырнул сигару за поручень, глядя вслед уносящимся вниз искрам, и уже собирался вернуться в тепло кабинета, когда вдруг обнаружил, что смотрит вправо, мимо световой пыли ночного города, в сторону темных холмов почти прямо над валом Голливудской Чаши.
Он снова чувствовал на себе магическое притяжение замка Кронстина, словно сам превратился в стрелку компаса. Он знал, что глаза его устремлены в точности к нему, через пространство в две мили, через сосны, каньон, крыши зданий. Замок стоял там, как будто корка, нарост над тем местом, где в теле земли образовалась ссадина, на вершине холма в конце Блэквуд Роуд, где он стоял вот уже сорок лет. И в пятый раз за такое же количество дней Митчел почувствовал желание покинуть дом, залезть в свой шоколадно–коричневый “мерседес” и по старой, местами требующей ремонта, дороге добраться к этому огромному готическому замку.
Он подошел к самому концу террасы – дальше двигаться было уже некуда – и остановился, сжимая в ладони холодный поручень ограждения. В лицо его снова дунул порыв холодного ветра, вызывая во всем теле неприятные мурашки, и вместе с этим дуновением до Гидеона как будто донеслось его собственное имя. Как будто его позвали откуда–то издалека. Он почувствовал ритм пульса в висках, словно невидимые руки медленно давили по бокам его головы. И на мгновение Гидеону показалось, что он и в самом деле видит нависший над ним стокомнатный замок Кронстина, с белой свечой луны над башней, несущейся сквозь шелк летящих ночных облаков. Пальцы Гидеона крепче сжали поручень, и теперь перед его глазами возник конвейер, по которому в его направлении плыли рекой не полностью еще готовые гробовые крышки. Вокруг него стояли люди: мужчины, женщины, даже дети, но освещение было плохим, повсюду лежали густые тени, и словно толстая паутина, не давали ему увидеть лица этих людей. Широкая черная конвейерная лента несла крышки к погрузочной платформе, где ждали грузовики, рыча моторами. Казалось, что все здесь хорошо знали друг друга, но почему–то все молчали. Длинные ряды флюоресцентных ламп над головой горели в половину мощности, и люди вокруг Гидеона двигались, словно сомнамбулы, подобно теням без лиц. Лента конвейера жужжала все громче и громче, наращивая скорость, принося все больше и больше гробов, которые нужно было грузить на машины. В руках у Гидеона была лопата. Стоявший перед ним рабочий откидывал крышку очередного гроба и Гидеон бросал внутрь полную лопату коричневой песчаной земли. Следующий рабочий у конвейера делал то же самое, следующий – тоже. В конце конвейера крышку закрывали и транспортер–погрузчик спешил установить очередной гроб в кузов грузовика. Гидеон увидел, что рубашка у него впереди вся грязная.
