Но тут парень вдруг восстал, то есть собрался из последних сил, сбросил руку мужика, поднял себя и шагнул к дверям.
Мужик вскочил на свои раскоряченные ноги, оживился, протиснулся вперед и оказался первым, как бы руководя процессом выхода.
За ним, кивая и качаясь, зацепившись неверной рукой за поручень, изо всех сил держался парень.
Р. тоже надо было выходить — следующая была станция «Белорусская».
Р. встала за парнем.
Доехали, остановились.
Двери открылись.
— Выходишь? — спросил мужик, обернувшись.
— Выы-хаан-жу, — сказал парень и выругался.
Мужик шагнул на перрон, Р. тронулась за ним, причем обойдя парня.
Он-то остался, т. е. уступил Р. дорогу, находясь в своем полубессознательном состоянии, да еще и шагнул вбок и там и прислонился к стенке. Как спрятался.
Это был осмысленный ход, попытка защититься.
Р. поняла.
Молодец мальчишка. Пытается спастись.
Помочь ему нельзя. Никто бы не решился. Да и что делать? По громкой связи вызывать милицию? А что произошло, скажут.
Мужик уверенно пер вперед, потом остановился, что-то почуяв, обернулся и остановился. И почти ринулся обратно.
Р. находилась как раз между ним и его целью. Он лез напролом.
Глаза всегда служили Р. честно и самоотверженно, днем и ночью за компьютером, иногда за мольбертом, над блокнотом, они всегда были наготове. Сейчас Р., застрявши, поневоле загораживая мужику путь в вагон, смотрела на него этими своими глазками, совершенно не контролируя их выражения. Просто смотрела как могла.
Может быть, глаза глядели так вот, в упор, в последний раз в жизни, отчаянно расходуя всю свою силу.
Мужик на них как-то вроде бы напоролся и вдруг остановил свой обратный ход.
Иногда у Р. получалось затормозить чье-то опасное движение. Один однокурсник еще давно, на заре жизни, вдруг сказал в буфете: «У тебя бьющие глаза». Он погиб потом в чужом городе, один. Его было не спасти издалека.
Момент длился.
Как жалко было парнишку, который, беззащитный, стоял там, в дверях вагона, мелкий, бедный, беспамятный, тихий, бессловесный. Какой-то детдомовец.
Тут над перроном загремел командный голос, и поезд захлопнул свои двери.
Парень остался жив.
Мужик развернулся и попер к выходу.
Р. шла следом.
Слезы, постоянные слезы все последнее время — они вдруг высохли.
Р. обвела глазами метро.
Господи, какая же радость! Бедный мальчишка уже ехал домой. Не догоните, всё.
Поздняя толпа волоклась по вестибюлю.
Тот мужик мелькал далеко впереди, выделяясь своей буйной, хищной, распоясанной фигурой. Ринулся к вокзалу вверх, пешком полез по эскалатору.
Ну, там-то, на привокзальной площади, его встретят те, кого ему не хватает.
Это известное место.
Там его обиходят и бомжихи, и синие мужики, и вся тварь ночного вокзала. Туда он понесет свои воспаленные органы, свой сифилис, свои маховитые кулаки, свою злобу, свою жажду убийства, насилия, свое людоедство.
Там его наградят еще и триппером, вшами, туберкулезом, отоварят по буйной башке, узнают, за что и сколько он отсидел и когда его выпустили, он всем это расскажет в камере предварительного заключения, перед дракой.
Р. жила в таком доме, среди этих людей. В ее подъезде вечно пили, гуляли, вешались, веселились, заливали нижних соседей, орали на лестнице, гулко рубили топорами добычу из мусорных контейнеров (видимо, какие-то детали и трубки для сдачи в скупку цветных металлов), тут же справляли свои нужды наравне с собаками.
После размена квартиры она оказалась здесь вынужденно. Эти люди никогда не отвечали на ее «здравствуйте», будучи белой костью, коренными жителями.
Да и ладно.
А глаза Р., ее так называемые глазки, встретили опять темный ночной воздух, радостно прогулялись вдоль цветочного базара, по освещенным витринкам, увидели темные небеса с клочьями прозрачных облаков, были снова омыты слезами и защищены веками на обратном пути к дому, к подушке, где они наконец должны были отдохнуть за пеленой спасительного сна.
Музей человека
Один человек был вынужден после громкого скандала уйти со своей работы и устроиться на другую. Бывает.
Но история жгла его и мучила, возмущала тем, что его не выслушали как следует, не захотели понять, несправедливо обвинили. А именно это слово, «несправедливо», и вызывает всегда у начальства раздражение, а у обиженного позыв идти дальше и уже посторонним и вышестоящим объяснять как все было, вплоть до суда.
Несправедливость есть начало многого, если речь идет о человечестве — даже войн, даже революций. Не разобрались, тем самым еще больше оскорбили, лишили прав, пришибли — и начинаются народные смуты, но в нашем случае, когда речь пошла об отдельном обиженном человеке, маленьком растоптанном существе среди огромного рогатого стада, никакой смуты не произошло, кроме домашней, потому что жена выговаривала ему, как так можно, ну что ты вылез, сидел бы молчал. Домочадцы ведь часто сами резво кидаются добавлять в костер свою вязанку хвороста, а осужденному что остается, опять ввязываться в перебранку, доказывать из пламени свою правоту перед родней, в последнем, самом близком кругу человека?
Запахло разводом, и человек пошел и в отчаянии купил себе махровое полотенце.
Но потом он решил собрать все документы о произошедшем, чтобы исправить решение несправедливого суда.
Он взял свой допотопный диктофон и стал обзванивать всех сослуживцев. Его, конечно, по телефону подбадривали, особенно женщины, соглашались с ним, что все было несправедливо, что он работал за двоих, в том числе за начальницу, которая ушла в долгий отпуск и всё на него свалила, да.
Он все разговоры записал, перепечатал и вложил в папку.
Потом он записался на прием к начальнику, тоже с диктофоном во внутреннем кармане, и по-шпионски зафиксировал и эту беседу. Начальник не стал, что называется, махать кулаками после драки, перед ним сидел бледный, побежденный человек, не злой, не крикливый, а внимательный, сосредоточенный, согласный со всеми доводами. Если бы ты был таким раньше, дело бы не дошло до того, до чего оно дошло, так выразился начальник и даже обещал, когда освободится подходящее место, взять побежденного на меньший пока оклад, «мы тоже немножко напороли горячки», снисходительно признал он.
«То есть дело было в моем тоне? — осторожно спросил побежденный, — если бы я говорил спокойно и вежливо, ничего бы не произошло?» — «Ну вот ты понял», — согласился начальник. — «То есть дело не в том, в чем меня обвинили, а просто в моей скандальности?» — «Ну ты сам это признаешь», — засмеялся руководитель.
