Надо еще поискать, а вдруг (такая мысль вдруг ударила ей в голову) найдутся стрелки?
Они нашлись, эти золотые стрелки, обе, те самые, большая и маленькая (лежали как раз под стеклышком, утонув в песке). Ая стала рыться в мелких камнях, ища остальное, поранилась, но больше ничего не обнаружила. Солнце уже пекло вовсю, дочка наверняка проснулась. Надо было возвращаться.
Но Ая пробыла на море до вечера.
Она искала хоть какой-нибудь след — там же был циферблат, там должны ведь быть пружинки и звездочки…
Она перекопала пляж как бульдозер, и все оказалось зря.
Море вернуло ей память о Микки, он был где-то там, в волнах, совсем недавно, волны не успели затереть стекло часов, и стрелки не потускнели. Может быть, он утонул этой ночью…
Она не плакала, только очень похудела за этот день.
Однако, вернувшись домой к сердитой дочке (и не покормив ее), Ая тут же сделала свою лучшую работу — как обычно, она приклеила к деревянной дощечке несколько простых камешков, прядку сухих водорослей — и накрепко, мелким гвоздиком, прибила между ними две стрелки, указывающие на недостающем циферблате семь часов, а сверху, тоже с помощью крепчайшего клея, уместила стеклышко, сверкающее, как огромная слеза…
Ну что же, она оставила эту работу вместе с другими, у противоположной стены на улице, и отправилась ужинать со своей дочкой (зачем, непонятно, девочка весь день питалась чипсами, мороженым и кока-колой, а самой Ае есть не хотелось).
Когда они вернулись, последней работы не было. Кому-то она понравилась. Вместо нее под камушком лежал листок с телефоном.
Ая не стала звонить. Честный человек, взявший ее работу, видимо, хотел ей заплатить за тот пустяк лично.
Действительно, не оставлять же деньги на камнях в переулке! Кругом дети бегают.
(В этом городке воровали только дети, и только велосипеды. Покатавшись, они скидывали их в море. Один рыбак, как-то зацепившись крючком о что-то неподъемное, взволновался, сбегал за маской, нырнул с набережной и наконец увидел на дне чудовище с рогами и с двумя колесами! И он стал специализироваться на ловле велосипедов и за годы собрал их порядочную коллекцию, двадцать штук.)
Но вернемся к Ае.
Когда на следующее утро, ровно в семь часов, она пришла к морю, Микки там уже стоял.
При этом она его совершенно не узнала.
Но он смотрел на нее своими огромными светлыми глазами, какими обычно смотрела ее дочь.
Так вот какое у него, оказывается, лицо!
Она зажмурилась. Как будто яркий свет ударил ей прямо в зрачки. Сердце упало в пятки.
Как ни в чем не бывало, он обнял Аю, уткнулся носом в ее растрепавшуюся косу и сказал ей на ухо:
— Скажи, сейчас семь утра?
Она пришла в себя, засмеялась и ответила:
— Да. У тебя опять нет часов? На которых всегда семь?
— Ну вот же, оно и пришло, это время. Как мне и предсказывали. Не напрасно я оставил тут свои часы.
А она ему сказала:
— Я всегда считала, что ты призрак, что ты бог моря. Что на твое лицо невозможно смотреть.
При этом, разумеется, она глядела из-за его плеча в море.
— Ну, все не так просто, — отвечал он. — Мне же нагадали, что я встречу тебя в семь часов, а мы ведь тогда встретились в одиннадцать! И я не поверил.
— На твоих часах-то было всегда семь, — заметила Ая.
— А я и не подумал! — радостно ответил он. — Молодой дурак был. Ну все равно. Теперь вот предсказание сбылось!
— А тебе не предсказали, что нашей дочери исполнилось уже десять лет?
И тут он как окаменел, взрослый мужчина. Хорошо не заплакал. Ая знала, что многие холостяки боятся детей.
Он даже отстранился.
— Ты нас познакомишь? — наконец спросил он.
— Возможно, — с достоинством ответила Ая. — Но сейчас я буду занята. У меня работа.
И он сидел на камнях, ожидая, пока она соберет свои палочки, дощечки и шероховатые морские стекла.
— Я уже несколько дней за тобой слежу, — вдруг сказал он. — И я думал, что как жалко, что твоя дочка это не моя дочка. Я боялся встретить твоего мужа. Я разобрал свои старые часы и подложил стекло и стрелки на твое постоянное место на пляже. И я в первый раз за одиннадцать лет пришел на море в семь утра. Я ведь давно уже ни во что не верю — с молодости, с тех пор как ты пропала. Твой муж —…
— Мой муж! — величаво произнесла маленькая Ая. — Мой муж сидит на камне, пока я работаю тут. А мог бы мне помочь. Вон ту корягу возьми?
Тем же вечером она отвела дочку наверх, к святой Эуфимии. Девочка шла между матерью и отцом, крепко держа их за руки. Она шла между мамой и папой впервые в жизни и почти не спотыкалась.
Вверху, в храме, она сразу же подошла к саркофагу и внезапно сделала то, что делали до нее вереницы невест многие столетия — она погладила огромный камень своей маленькой рукой. Откуда-то ей было все известно.
— Не рано ли? — спросил Микки. Он теперь панически боялся за дочь.
— Папа, — отвечала она, — папа, ты не знаешь, мама знает, папа, еще с первого класса за мной, папа, бегает один мальчик.
— Еще чего, — сказал Микки. — Что мне теперь, с ружьем вокруг нашего дома ходить?
И мама с дочкой от неожиданности засмеялись.
Ребенок Тамары
Почему его никто не хочет приглашать?
А кому хочется слушать такое в домофон: «После того как вы откажетесь от элементарной порядочности, все остальное пойдет уже легко, алле!»
Потому что он так настрадался, так иссох в одиночестве и безобразии (зубы выпали кроме одного, как у бабушки Яги) — что в любом доме, забыв обо всем на свете и мелькая этим своим единственным зубом в пасти (внизу), он буквально вопиет и прокламирует, говорит и говорит, пища брызжет изо рта и даже валится комьями.
Он говорит вещи важнейшие, умные и интересные, почерпнутые в ежедневном собеседовании (молчаливом) со старыми авторами, сидя по библиотекам, но все слушатели, буде он попал все же в гости, как-то смущаются и отводят глазки.
Того и гляди он плюнет в морду, причем невольно! Ибо ему и поесть хочется, и поговорить тоже надо срочно.
Он выражается так:
— Пожрать в кои-то веки кипяченого!
Он торопится. Плоды размышлений так и прыщут на слушателей.
— Для вас заперты двери желанной обители, цитата! — безо всякой связи возглашает он. — Как для меня, например.
То есть полон мыслями, не всегда открытыми для других, и так торопится, что не объясняет, некогда!
Этому сидящему в уюте простому быдлу.
