Слышимость была прекрасная.
— Все?
— Ну.
— Как это все?
— Она вроде продала даже квартиру и все вещи, — вылезая из-под кровати, очень разборчиво сказала первая.
— Дура! — крикнула вторая.
— Почему я знаю, потому что медсестры у нее что-то купили, холодильник и пальто и много чего, по дешевке. Она даже цену не назначала: сколько, мол, дадите, столько и возьму.
— А ты что купила?
— А я в тот день вышла в ночь, они уже всё разобрали.
— А я где была? — крикнула вторая.
— А ты была в отгуле, вот больше гуляй! — глухо сказала первая. Было такое впечатление, что она замотала рот тряпками, но, видимо, она опять полезла под кровать. — И он, этот врач, колдун этот, обещал, видно, улучшение. То есть сказал: «Все кончится хорошо». Вот тебе и кончилось.
— Известное дело, — резко выкрикнула вторая. — Наши сразу врачи ляпнули, что ему жить две недели, вот она, видно, и стала искать колдуна. Все ему отдала, а мужик все одно помер.
Даже через стенку было слышно, что она расстроилась из-за чего-то.
— Теперь что же, — завопила она, — ее все вещи у медсестер, а во что она ребенка завернет?
— …— с трудом отвечала первая, все еще, видимо, из-под кровати, — да она сама-то при смерти, без сознания. Родит-не-родит, выживет-не-выживет. Ее на третий этаж положили, в реанимацию.
— Че ты там нашла? — крикнула вторая.
— Кто-то мелочь рассыпал, — пробубнила первая, вылезая из-под кровати.
— Сколько, — поинтересовалась вторая. Первая не ответила и ссыпала все в карман. Вторая продолжала с горечью в голосе:
— К ним в палату и заходить было тяжело. Я все думала, чего это она так радуется, сама в положении, муж у ей помирает, а она как на именинах сидит.
Первая назидательно сказала:
— Она все отдала и думала, что это поможет. Ничего себе не оставила. Может, она думала, что если муж помрет, ей ничего больше не надо.
— Ну дура, — воскликнула вторая, — а этот… травник что? Ну, колдун.
— Он забрал все деньги и сказал, что едет в Тибет молиться.
Удивительно, как все ясно было слышно!
Александр подумал, что, видимо, его бывшие соседи говорили очень тихо, если тогда он не мог разобрать ни единого слова.
Потом уборщицы начали обсуждать бесстыдное поведение некой раздатчицы в столовой (малые порции, не хочет кормить санитаров и носит парик в таком возрасте), пошумели еще и исчезли.
А Александр все никак не мог поправиться, барахлило сердце.
Пришлось задержаться в больнице.
Через неделю к нему пришли две санитарки с пачечкой денег и листом бумаги: они собирали средства одной женщине, которой надо было купить приданое для новорожденного сына.
Санитарки были очень любезны и даже стеснялись.
Они намекнули, что это «та», бывшая его соседка из палаты рядом.
Александр отдал все, что у него было, расписался на листочке и немного повеселел: во-первых, он дал очень большую сумму, во-вторых, если это та самая женщина родила, стало быть, все кончилось хорошо.
Он не стал ни о чем спрашивать по своему обыкновению, однако его состояние резко улучшилось.
Александр был, на свое счастье, не бедным человеком, только болезнь остановила его на пути к большому богатству; он любил деньги и не тратил их на пустяки, и сейчас его дела шли блестяще. Даже из больницы он умудрялся руководить своими сотрудниками.
А болеть он начал внезапно, однажды ночью.
Он шел пешком, немного навеселе, поужинав с друзьями в ресторане, и недалеко от дома вдруг увидел грязного, какого-то заплаканного мальчишку лет десяти, который вынырнул из-за машины и спросил, как дойти до метро.
— Метро там, но оно уже закрылось.
На улице было холодновато, мальчишка немного дрожал.
Александр знал эту породу людей — они притворяются голодными, замерзающими, маленькими и беззащитными, а потом, стоит их привести домой, отмыть, накормить и уложить спать, они или утром исчезают, своровав что плохо лежит, или же остаются жить, что еще хуже, и к ним в один прекрасный день присоединяются какие-то подозрительные родственники, и приходится выпроваживать таких гостей, но ведь бродяги не знают стыда, ничего не стесняются и, сколько их ни выгоняй, возвращаются на протоптанную один раз дорожку, колотят в дверь, кричат, плачут и просятся погреться, и бывает очень неприятно — никому не хочется выглядеть жадным и жестоким.
Короче, у Александра был уже такой случай в жизни, и он насмешливо предложил мальчишке отвести его в милицию, если он заблудился и не может найти свой дом.
Пацан резко отказался, даже отскочил немного:
— Ага, а они меня тогда домой отправят.
Короче говоря, с этим-парнем все было ясно, и Александр посоветовал ему зайти куда-нибудь в теплый подъезд, чтобы не замерзнуть — бесплатный совет сытого и довольного взрослого человека маленькому и убогому пройдохе.
На этом они расстались, мальчишка, дрожа, побрел куда-то по ночному городу, а Александр пришел домой, принял душ, заглянул в холодильник, поел холодного мяса и фруктов, выпил хорошего вина и пошел спать в добром расположении духа, после чего ночью проснулся от резкой боли в сердце и вынужден был вызвать «скорую».
Врачу в больнице он пытался что-то сказать о том, что встретил Иисуса Христа и опять его предал, но доктор вызвал еще одного доктора, и больной, пребывая как в тумане, услышал, что у него ярко выраженный бред.
Он пытался возразить, но ему сделали укол, и начались долгие дни в больнице.
Теперь, отдав свои наличные деньги, он заметно повеселел.
Все последние недели он неотрывно думал о том человеке, которого увезли под простыней и который так мужественно умирал, не позволяя себе жаловаться.
Александр вспоминал его спокойный, глуховатый голос.
Таким голосом говорят: все в порядке, все нормально, ни о чем не думай, не волнуйся.
А может быть, они и не говорили никогда о болезни, а говорили о каких-то других вещах, о будущем.
И она тоже не беспокоилась, она так радостно и счастливо рассказывала мужу, возможно, о том, как хорошо им будет вместе, когда они все вернутся домой, и какую кроватку надо купить ребенку: говорила, отлично зная, что денег не осталось совершенно, она всё отдала.
Видимо, она верила в целительную силу трав, и ничего, кроме жизни мужа, ее не волновало, что будет, то будет.
Может быть, она рассчитывала, что если ее муж умрет, она каким-то волшебным образом тоже не останется жить.
Но, вероятно, наступило такое время, когда ей все-таки надо было существовать одной — неизвестно как, без дома и денег, с ребенком на руках.
